Мои мысли куда-то улетели вместе с тем, как на меня снова вылили воду. На этот раз обливая с головы. Он провел рукой по грудной клетке, смазывая не прекращающаюся кровь и бегло оглядел.

— Криво, но нормально.

Я пытался разглядеть, но не получалось. Все, от ключиц до брюк, было в липкой теплой крови. Меня жутко тошнило и вело. Желудок сокращался, но я понял, что мне нечем было тошнить.

— Так как тебе с моим сыном? Честно, сначала я думал, что Гавриил совсем плох — двадцать пять лет было, а он все не то и не это. Азирафель дальше пошел. Нашёл себе психопата.

Это я то-психопат?! Он себя видел со стороны?

Грудную клетку жгло, боль пульсировала, казалось, везде. Хотя бы десна, вроде, перестала кровоточить — во всяком случае не до того, что кровь заливалась в глотку.

— Так что, Азирафель правда хороший человек? Хорошо несет службу? Справедливость, все такое, да?

Я увидел у него что-то в руке, но так и не смог разобрать, что именно. Голова кружилась, в желудке вечно что-то сокращалось, в глотке будто что-то щекотало.

— Знаешь, я всё думал о том, как именно мне оставить тебя инвалидом? — его голос раздался откуда-то снизу, и я понял, что он присел. Его пальцы коснулись моей ладони. И я понял, что он хотел сделать. В глазах продолжало двоиться. — Оставить без ног? Без рук? Зрения?

В глазах вспыхнуло что-то очень яркое, и горло заболело от крика после щелчка. Щелчка моего, сука, пальца. Я так подскочил на стуле, что едва не съехал с него, и больно натянулись плечи.

— Блять, блять, блять.

— Что говоришь, милый?

Снова вспышка. Оглушительная, болезненная. Щеки в миг оказались мокрыми, и что-то все-таки подкралось к моей глотке. Я не чувствовал своих гребаных рук от боли. Оно болело, оно ломило, оно ощущалось так, будто в мои кости воткнули иглы.

Когда он с силой вывернул палец на второй руке, меня все-таки стошнило. Желчью.

Он резко встал и обошел меня. Недовольно покачал головой. Я не мог пошевелить никакими пальцами. Абсолютно. В том числе и здоровыми. Два было сломано на левой руке, один — на правой. Что с ними станет, если вовремя их не загипсовать? Отвалятся? Онемеют и их ампутируют?

Мерзкий комок тошноты всё ещё стоял у меня в глотке.

Меня шатало и вело, голова дребезжала. Я видел моего отца, и снова оказывался там — на полу, задавленный чужими ботинками, с пряжкой ремня, больно жалящей кожу от каждого удара. Я снова цеплялся за пол, за чьи-то ноги, пока кто-то топтался по моему хребту, а кто-то бил так, что лопалась кожа.

Потом я очнулся.

Я ощутил, что подо мной не было никакого стула, я и хотел обрадоваться, что мне все приснилось, что эта была просто слишком долгая паническая атака, или я вырубился в туалете, или ещё что-то.

Во рту ничего не болело. Я дернул плечом. Забелела грудь, заболели пальцы. Раздался звон железа.

Я с трудом открыл глаза. Пальцы болели, но не так. Я ощутил, что на них было что-то. Может, чем-то перевязали? Гипс? Не похоже на гипс.

Я проморгался. Жутко хотелось пить. Я поднял голову. Та же комната. Вот стул, на котором у меня недавно (недавно? я не знал, сколько времени прошло) проводили хирургическое вмешательство. Под ним — кровь. Пятно странной формы. Я поблагодарил Дьявола за то, что меня не заставили это съесть.

Снова незнакомый мне мужик. Сколько прошло? Сутки? Двое? Ничего страшного же не произошло, да? Пока что всё было нормально.

Наконец, я стал понимать, где я находился. Эти цепи с потолка — ими были окутаны мои руки и отведены за спину. Зафиксированы так, что если я встану, то не смогу даже выпрямиться. Я буквально висел за них, будучи без сил держать свой корпус.

— Рано. Спи.

Этот мужик подошел ко мне, в меня что-то вкололи и я снова отрубился. Даже не успел попросить дать воды. Пить хотелось больше, чем жить. Впрочем, ничего нового.

Когда я проснулся в следующий раз, то первое, что я ощутил — жжение на своем плече. Я не успел даже прийти в себя, как меня снова шибануло что-то очень тяжелое, очень жесткое. Я прогнулся, выворачивая руки и сдавленно вскрикнул.

— С добрым утром!

Раздался какой-то шорох, звук железа и скрип, а потом звук работающего шумного устройства. Я даже не смог понять, что происходит, когда цепи дернулись вверх и мне пришлось как-то, но встать, с учетом того, что я по-прежнему не мог держать свой вес.

Меня шатало, цепи звенели. Звуки заглушились. Я стоял скрюченный пополам, с заломленными назад руками. Они жутко ныли и затекли. Пальцы почти почему-то не болели, но как только я попытался ими пошевелить — боль долбанула аж до локтевой кости.

Прежде чем я успел поднять взгляд, меня снова чем-то огрели. Так, что ноги подкосились, плечи чуть не вывернулись из суставов, когда я едва не грохнулся. Я ощутил, как кожа лопнула на том месте, куда попал удар. Жгло, болело, тошнило, но теперь точно нечем.

Ещё раз и с трудом затолкав крик обратно в глотку вместе с тошнотой, я поднял голову. Альфред сидел на стуле — другом, новом — и пялился на меня с самым благоговейным лицом. Рядом с ним стоял какой-то мужик с кнутом. Кнут. Самый обычный, для животных, а не БДСМ-игр.

— Как спалось?

Ещё раз.

Цепи звякнули, из горла вырвался сдавленный вскрик, и перпендикулярно прошлому удару расцвела ещё одна рана. Горячая, пульсирующая боль, растекающиаяся от шеи до низа поясницы.

— Тут холодно, да?

Снова.

Колени снова подкосились, и на этот раз я все-таки упал на них, больно выворачивая собственные руки, но каким-то чудом суставы остались на месте. Попытавшись встать, я ощутил новый удар. Боль наступила через секунду или две, и я согнулся ещё сильнее.

Потом вопросы прекратились. И пошли только удары, показав мне, что до этого была только разминка. Удары шли последовательно, быстро и четко. Попадали по свежим ранам, перекрещиваясь, выжигали что-то на спине — какие-то сатанинские узоры, по-любому. Я переставал чувствовать свое тело, не понимал, где руки, где шея, где спина. На спине пот смешивался с кровью. Удары начинались горячей волной и окончательно доходили до меня жжением и агонией, гуляющей длинной змеей по моему телу. Кожа где-то лопалась, где-то вспухала — я ощущал все одинаково четко. Меня скручивало, трясло. Я не знал, что начал быстрее: орать или рыдать. В любом случае, мои крики не были похожи на крики человека. До того громкие, что у меня самого начинала болеть голова. Или же она начала болеть от боли. Рыдания перемешивались с криками, руки едва не выворачивались, ноги подкашивались. Меня тошнило и выворачивало. Периодически скручивали судороги. Я переставал чувствовать тело.

Тело жило отдельной от меня жизнью — я чувствовал, что оно, вроде, дергалось, скрипели цепи, уходила земля из-под ног, вроде, пыталось отползти. Но я — мое сознание, нервные окончания и кожа — ощущал только жгущую вездесущую боль.