Вся спина и плечи взмокли, голова жила своей жизнью, а руки тряслись.

— Молодец, солнышко, так просто! — он улыбнулся, и щипцы упали на пол вместе с зубом. — Наверное, дружба с Азирафелем этого не стоила, да?

Я закачал головой. Я был готов сказать все, что угодно, если это означало, что они выведут из меня эту дрянь и оставят в покое. Я то слышал голос отца, то видел его лицо. В один момент я вовсе оказался привязанный к кровати с вдавливаемой в одеяло головой и ужасной болью в пояснице и заднице.

А потом снова оказался в этом помещение, где этот псих пялился на меня, а в моей челюсти стояла распорка.

Кровь лилась в глотку, стекала по подбородку, и я наклонился вперед, чтобы какая-то часть вытекла из глотки. Альфред погладил меня по голове, взял за подбородок и с какой-то гребаной аккуратностью убрал распорку.

— Юсуф сообщал мне, что у тебя есть паническое расстройство. Поэтому это было просто. Господи, ты такой послушный сейчас, никто тут таким ещё не был!

Я с трудом закрыл рот после того, как распорка покинула его. Болели суставы, пульсировала ужасно десна, кровь лилась буквально ручьем, и какую-то часть я просто глотал вместе со слюной. Слюны, наверное, не было.

Я ничего не мог четко разглядеть. Всё смазано, все шумит и рябит.

Азирафель, Люцифер, кто угодно. Дьявол, это невозможно. Мне так страшно, я ничего не понимаю, я просто начинаю теряться в пространстве. Меня то швыряет в постель к отцу, то на разбитое стекло, то обратно в эту комнату. Гараж. Пыточную камеру. Что угодно.

— Юсуф так же говорил, что у вас, возможно… интересные отношения с Азирафелем. Это правда?

Я закачал головой. Я даже не знал, в какую сторону. Я не понимал. Из-за того, что в меня вкачали я даже толком не слышал, что он говорил. Я только чувствовал запах хлорки, которым пахло посеревшее постельное белье. Не запах спермы. Хотя бы не запах спермы.

Альфред тяжело выдохнул.

Он что-то поискал в каком-то ящике и вытащил шприц с ампулой.

— Ты слишком активный.

Я смотрел то на его лицо, то на то, как он лопал ампулу и засовывал туда эту гребаную иглу. Он посмотрел на объем этой дряни в шприце, кивнул и подошел ко мне. Я даже не мог ему ничего сказать — лицевые мышцы не двигались. Был только дикий, непонятный страх и боль. И накрывающие меня одна за другой панические атаки.

Он закатал рукав моей взмокшей рубашки, и я ощутил легкий укол. На фоне всей пульсирующей челюсти я это даже не ощущал.

— Так что вы, встречаетесь? Любовь, всё такое?

Он похлопал меня по плечу и посмотрел мне в лицо.

— Да.

Я сам не верил, что у меня был голос. Что я смог что-то сказать.

— Нравится трахаться с копами, да? — он нагнулся к самому моему лицу. Его глаза были так близко, что мне захотелось снова заорать. Такие же глаза, как у моего отца, только другой цвет. Глаза шизофреника. — С детства привык, да? Подставляться. Когда отцы насилуют своих сыновей, из них всегда вырастает что-то подобное тебе. Мусор, который кажется всем опасным из-за своего сумасшествия, а на самом деле просто мальчик для битья. Тебе ведь нравится такое, да? Нравится?!

Я отрицательно закачал головой. Наверное отрицательно. Я не знал, в какую сторону она двигается.

Нет, не нравится. Ничего не нравится. Никогда не нравилось. Просто убей меня или моё сердце остановится само. После укола она заметно замедлилось, но как только я видел лицо своего отца, или кривое воспоминание, или сам оказывался на битом стекле — оно снова начинало лихорадочно стучаться.

Я попытался отпрянуть, когда ощутил, как он расстегивал мою рубашку. Я снова закачал головой, пытался что-то сказать, но моя глотка была способна только на «да» или «нет».

Он засмеялся.

— Не знаю, о чем ты там подумал. Мне семьдесят, этим займусь не я.

От слов «не я» у меня всё похолодело изнутри и упало вниз. Будто все органы просто упали в мои тазовые кости. Он сдернул рубашку насколько это было возможно из-за завязанных рук, так что она просто висела на моих руках, валяясь на полу. Рубашка от Версаче. Я просто хочу, чтобы он убил меня. Не стал издеваться. Просто убил.

Он отошел, и холодный воздух неприятно холодил кожу, и меня бросало то в болезненный жар, то в холод. Дыхание было рваным.

— Интересно, тебе твой отец давал какие-то клички? — спросил он, звякая чем-то стальным. Я просто пялился в потолок, ощущая, что сил не осталось вообще. Я даже не мог дернуть пальцем. Даже сглатывал с трудом, но слюна, вперемешку с кровью, все равно капала с подбородка, будто я бешеная псина.

так и есть.

Я даже не смог опустить голову, чтоб посмотреть, что он взял на этот раз. Я просто ощутил, что что-то холодное почти ласково прошлось по разлету ключиц. Сердце лениво ускорилось в ритме, но не намного. Я подумал о том, что боль тоже, возможно, ослабла.

Он провел пальцами от ключиц до ребер. Потом опять вверх, будто примерялся. Я с трудом дышал. Эту штука будто бы не просто лишила меня сил, она заставила мои легкие и сердце отключиться.

А потом я ощутил резь чуть ниже ключицы и сдавленно вскрикнул. Нет, боль не слабее. Абсолютно такая же. Я дернул коленом, и с трудом опустил голову, только замечая его улыбку. Такую, какая она у любящего отца. Он просто шизофреник. Псих. Сумасшедший.

Скальпель в его руках прошелся вверх, вырезая какую-то букву. Он не просто царапал. Я видел, как он вдавливал его в мою кожу, в самую глубь, как он просто разрезал всевозможные слои кожи и она просто отделялась. Будто бы он пытался достать до мяса. Нет. Он резал по мясу, разрезав сухожилия. Я пытался дышать, но в итоге просто захлебывался кровью, издавал булькающие звуки и хрипы. Я дергался, и это была только вторая буква. Я не мог видеть, что он писал. Только липкая теплая кровь, стекающая по животу. Меня обдало болезненным жаром, и я ощутил, как рубашка на спине прилипала из-за холодного пота. Голова закружилась.

— Блять, хватит, больно-больно! — мой голос прорвался сам за очередным криком и я дернул руками так, что едва не вывихнул их.

— Ох, какой активный даже под этой штучкой. Правильно говорят, наркоманов ни чем не заглушишь, — он покачал головой и встал. Потом вылил на меня воду из бутылки, чтобы очистить мою кожу. И продолжил дальше.

Это было бесконечно. Так много гребаных линий и букв. Я задыхался от собственной крови из десны, и я испугался, что её надо будет зашивать.

— Тише ты, — шикнул и вдавливал скальпель так сильно, что мне показалось, что он прошелся по мясу. Я издал невольно задушенный сип и перед моими глазами помутнело. Снова голос отца. Снова шум. Я оказался привязанный за руки к столу. Запястье такие худые, что наручники бы с них свалились аж до самого большого пальца. Распертый как морская звезда, с плотно зафиксированными конечностями. Я ощущал, как болят сорванные голосовые связки, тяжесть здоровенного мужика на мне. Туман перед глазами и куча, целая, блять, куча голых мужских торсов перед моими глазами, снующие туда-сюда. Липкий язык какого-то друга моего отца на моей шее, за ухом. Эти мерзкие пальцы на шее, на плечах, на заднице, во рту. Отец и его гребаные друзья, такие же педофилы и извращенцы. Зарезать бы каждого. Вырвать язык, выломать зубы…