Через минуту зазвонил телефон, отсвечивая уже забитый мной с утра номер. Адам. Довольно поздний звонок, но я надеялся, что он все успеет. Иначе… а что иначе я не знал. Плана нет. Есть надежда и примерное понимание ситуации.

Я зажал телефон между ухом и плечом, намыливая руки.

— Мистер Кроули? Могу сказать, что это будет дорого.

— И долго?

— Нет, к четырем утра закончу.

Я присвистнул. Он был похож на человека, который мог в действительности работать на нас. Это было похоже на меня — полностью забивать на свой сон, потому что работа увлекает, это бодрит, и потому что, на самом деле, ты не можешь спать. И не можешь лишь потому, что всё это многим увлекательнее. Это несправедливо, что сон такой нудный.

— Вы знаете, как работает этот яд? Ну, я про то, что его не в любой напиток или еду подсыпешь.

— Честно говоря, нет. Какие-то предпочтения?

— Он скорее всего будет иметь ярко выраженный вкус, если добавлять его в еду. Немного жечь будет. Но если добавлять его в алкоголь, крепкий алкоголь, то вкус почти нейтрализуется. Может оставаться легкое жжение, но, сами знаете, почти любое виски жжет.

— Ох, спасибо за… такую информацию. Я могу утром заехать? И сколько мне это обойдется?

— Около двух тысяч.

— За?..

— Ампулу. Этого хватит, чтобы нейтрализовать яд при случае, если у жертвы будет лояльная доза. Сами знаете, при нелояльной ничего не поможет. И ещё одна новость. Даже после противоядия лучше сходить сразу же в больницу. После того, как организм проведет первую интоксикацию. А он проведет. Возможно, не раз и не два. Потом желательно прочистить с помощью врачей.

— А если выпить противоядие без принятия яда? Ну, для перестраховки.

— Интоксикация всё равно будет. Может, даже легкое отравление. Потому что яд сам по себе мощный. Так вас устраивает цена?

Я выдохнул. Нет, нихрена она меня не устраивала, потому что это было охеренно дорого, и я уже начал думать, какова возможность того, чтобы не пить и не есть там. Почему-то я подумал о том, что он психанет и затолкает в меня это силой. С другой стороны я понимал, что если я просто не приду на ужин, то и убить мне его будет куда тяжелее. Мне тут буквально все возможности в руки дают, я не мог отказаться.

Поэтому я сказал с очень выразительным грустным выдохом:

— Ага. Напишите номер счета, куда перевести. Со скольки вы работаете?

— Восемь утра. Всего хорошего.

Он сбросил.

Я наконец выключил воду, стряхнул руки и засунул телефон в карман. Ну и ценник! С такой работой не надо работать ни в каком криминале, раз за ампулу такие деньги просят.

Хотя может там один состав у него на половину суммы. Я решил просто об этом не думать.

Кажется, за последние семь дней я потратил больше, чем за полгода.

Вытерев руки, я вышел из ванны.

У арки в кухню стоял Азирафель, скрестив руки на груди и пялясь на меня. Смотря так, что я понял: он чем-то не очень доволен.

— Яд, да?

— Уверен, что тебе послышалось, — я устало выдохнул, пройдя к нему. — Давай не сейчас? Я ведь успел на ужин.

— Да, так что отличный повод поговорить.

Говорить не хотелось. Определенно точно, говорить не хотелось. Я посмотрел на него, взглядом едва не умоляя. Он не изменился в лице, и я понял, что он действительно хотел услышать правду.

Сидя друг напротив друга, было слышно только то, как столовые приборы стучат о тарелку. Кусок в глотку не лез, пока он сидел и смотрел на меня так, что мне умереть хотелось.

— Раньше ты так этим не интересовался, — все-таки сказал я, тянясь к упаковке с соком. Алкоголь я старался не пить, и Азирафель покупал этот гребаный апельсиновый сок.

— Потому что ты ничего не говорил. Ни одной зацепки. Мы просто встречались, и ты всегда был будто самым живым и самым счастливым. А в последнее время ты… я вижу, что у тебя серьезные проблемы.

— Ага. Называется депрессия. Слушай, я пью таблетки, делаю все возможное.

— Таблеток мало. Ты перестал ходить к Анафеме.

— У меня нет времени сейчас, — пожал плечами я, пережевывая кусок мяса, глядя на Азирафеля. — Мне осталось немного. Сутки или двое. И тогда все станет нормально.

— Тебе это нравится?

— Что?

— Врать самому себе. Ничего не будет нормально. Кроули, я знаю тебя больше десяти лет, ты, на самом деле, никогда не бываешь в норме. В смысле, раньше мы не особо часто виделись и, кроме того, у меня не было возможности так близко тебя рассмотреть. Ты никогда… не позволял. Если бы ты видел себя со стороны, если бы слышал — ты очень мало о себе рассказывал. Предпочитал слушать меня, и я просто не знал, куда деваться от той неопределенности. Но теперь я всё вижу. И начинаю понимать, что когда ты улыбался — ты не был счастлив на самом деле. Ты просто радовался моменту.

— Я до сих пор радуюсь моментам с тобой, — сказал я тише нужного, препарируя свой стейк. Я хотя бы ел в отличие от Азирафеля, который просто сидел и, кажется, вместо этого стейка, жрал взглядом меня. — Азирафель, депрессия неизлечима полностью. Я просто вот депрессивное мудло. Знаешь ли, очень сложно сочетать его с наркоманом, но я…

— Продолжаешь копать себе могилу, ага. Ты можешь пойти в реабили…

— Я не хочу.

Я не сказал. Я отрезал.

Я знал, что он хотел сказать. Он хотел, чтобы я слез с этого, но от одной мысли, что я не буду сидеть на мете мне страшно становилось. Я думал о том, что просто не выживу, просто умру. Это единственное, что позволяет мне быть энергичным и не спать. Это то единственное, что дает мне силы радоваться.

Я не мог слезть с этого. Ни за что.

не сейчас.

— Когда ты разговариваешь со мной, я ощущаю сожаление о том, что начал это. Нет, не в смысле, что я не хочу тебя, я хочу, я о том, что мне дурно от мысли, что все это заводит уже тебя в невроз и волнение. Я прихожу сюда и чувствую, что отдыхаю. И чувствую, что ты приходишь из одного напряжения в другое. Ты приходишь с работы и видишь меня. Ты-то чувствуешь хоть что-то кроме волнения, когда смотришь на меня?

Всё это время, пока я говорю это, я не смотрю на него. Боязливо поднимаю взгляд, потому что за эти слова я могу получить по лицу, или, ещё страшнее, я могу обидеть Азирафеля, но он просто смотрел на меня — растерянно. Я оказался прав. Мне захотелось рыдать.

так часто хочется рыдать.

— Чувствую, что хочу запереть тебя здесь, обнять и никуда не выпускать.

Он сказал это. Сказал так тихо, что я едва услышал.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив. А ты… ты хочешь мет, оружие и повышенный адреналин. Это и вправду делает тебя счастливым?

Его голос дрогнул. Лицо не изменилось. Глаза не блестят, губы не дрожат. Это всё полицейские штучки и самообладание. Я чувствую, что должен засунуть этот нож, в его руке, себе в грудь. Я прямо чувствую, что это должен давит мне на виски.

— Нет.

Правда. Это было правдой, и Азирафель это понял.

— Это помогает мне быть счастливым с тобой. Без контраста — любого — я слишком приучусь к этому. И это начнет затираться. А что тебя делает счастливым?