Я просидел до обеда дома, пока нам (каждый раз, когда про меня и Азирафеля я говорю «нас», я все время ощущаю себя так, будто так я должен был говорить всегда) меняли окно. Почти не задавая лишних вопросов, на меня тогда подозрительно посмотрели, когда зашли.

Иногда я думаю о том, что меня знает каждая собака, но это абсолютно точно не так. Это не известность. Это паранойя.

Я вышел из машины, сгорбившийся и ссутулившийся, шлепая оксфордами по мокрой дороге, идя в полицейский участок. Мне надо встретиться с этим типом.

Когда я вошел — на меня никто не смотрел. Я подумал про то, как тогда те офицеры могли меня знать — разве они не рядовые? Такие люди уж точно не должны были обо мне слышать.

Меня окликнул Азирафель, и я развернулся, глядя на него с кипой бумаг в руках, глупой улыбкой на лице и этими глупыми невероятно милыми кудряшками. Я хочу его поцеловать.

Но я просто улыбаюсь ему в ответ.

— Ты что-то хотел? — он вскинул бровь, когда я открыл пред ним дверь в его кабинет, чтобы он не стал изворачиваться со всеми этими бумагами.

— Да я по делу вообще-то, — почесав затылок, я зачем-то закрыл дверь с обратной стороны, снова уставившись в картину Климта. Мне захотелось зависнуть с Азирафелем в такой же позе. Самое главное, что я мог себе это позволить. — Я же тебе говорил, про это… вчера. Сегодня.

Азирафель тот ещё любитель разговоров во время секса. Вы подумали про грязные разговоры? Вы абсолютно точно не правы. Хотя, как смотреть, конечно, вряд ли рассказ про слежку, про парня, которого я выловил, про ужин у вице-мэра может быть чем-то чистым.

Это было ужасно и в той же степени восхитительно. Тебе не дают кончить, и задают эти тупые вопросы, а потом вы оба срываетесь, и это заканчивается мучительно-болезненным оргазмом. А потом, после секса, тебе снова приходится рассказывать про это, потому что Азирафель действительно хочет это услышать.

Он не особо обрадовался моей новости про ужин, и, казалось, он тоже заподозрил что-то нечистое. Он сказал, что «дело не в моем к нему отторжении, дело в том, что он бы не стал делать это просто так». На самом деле он сказал это как заранее заготовленную фразу, а потом уставился в стену таким взглядом, будто предал ее. Будто он сожалел о чем-то. Как и Босс.

В любом случае, я тогда уже задремал и не особо обращал на что-то внимание.

— Ты много работаешь над этим.

— Ага, так много работал, что три дня подряд лежал и насиловал твою консоль, — я закатил глаза, засунув руки в карманы.

— Кроули, я сегодня проснулся в шесть.

— И что?

— Ты в это время уже сидел за своим ноутбуком и возле тебя было три чашки кофе.

Я не ответил. На самом деле я так и не смог заснуть. Я всё ворочался, ерзал, пялился на Азирафеля, вставал попить воды и успокоительного, снова приходил в кровать и стаскивал его в охапку. А потом сдался и встал. Я не мог спать после этого гребаного покушения.

Как вообще я мог отдыхать, зная, что эти типы уже вышли на него, и могли в любой момент забрать его у меня?

Мне надо было действовать быстро. Так быстро, как это возможно.

Мое это мое. Маниакальность это маниакальность.

Я тот, кто я есть, и я не мог спать спокойно.

— Я пытался пробить отправителя на карточки, — сказал все-таки я, почесав затылок, и зашагал вперед, решив снова пару раз очертить кабинет. — Всё путается. Всё разное. Всё не то. У меня голова уже набекрень от этого.

— Я могу помочь?

Я посмотрел на него.

Да, все мы знали, что Азирафель умел делать это (или Рафаэль, я всё ещё не уточнял), но я сидел над этим достаточно долго, и так и не смог ничего разузнать, откуда шли поступления. Они были заблокированы и погашены. Такими штуками обычно пользуемся мы, но их нам организовывают банковские работники. Я сам их ни разу не ставил, так что снять с трудом мог.

— Не знаю, можешь попробовать, — выдохнул я. — Потом скину тебе нужные данные, что я нашел. Не уверен, что хоть что-то из этого подойдет.

Я плотно сжал челюсти из-за злобы на самого себя и уставился в окно, сложив руки на груди и ссутулившись. Азирафель устало выдохнул, покачал головой и отложил одну из папок рядом с компьютером.

— Не вини себя, ты делаешь все, что можешь.

— Значит, я делаю недостаточно. Я должен делать больше.

— Ты не Господь Бог, а просто человек. Ты не можешь знать всего. В конце концов, ты мог просто устать.

— Азирафель, я отдыхал три дня! Какое устать?! Единственное, что я делал…

— Единственное, что ты делал — насиловал свой организм стрессом и работой. Кроули, ты очень много работаешь, на твои нервы нагрузка ужасная. Твой образ жизни не щадящий. Три дня отдыха для тебя — ни о чем. Ты посадил себе зрение.

— И восстановил.

— И восстановил, — он снова тяжело выдохнул. — Кроули, ты не можешь себя винить за это все. Сам подумай, сколько ты спишь, а сколько работаешь. Я помню, ты говорил мне, что неделями мог работать и спать по два-три часа в сутки. И ты делал это постоянно. Ты жил на мете и энергетиках. Помнишь, тебя…

— Стошнило от стимулятора, ага.

— А потом…

— От успокоительного, — прервал его я, потерев переносицу. У меня начался тогда тремор, ещё и паранойя обострилась, и я пичкал себя этим, думал, что это поможет мне заснуть (после мета и недельного марафона, ага), и меня действительно стало рвать от него.

— В тридцать два у тебя начались головокружение и нарушение аккомодации глаз от антихолинергической побочки от ТЦА. В двадцать пять у тебя было два нервных срыва за месяц. В двадцать девять твоя бессонница была пять месяцев, к концу которой у тебя начались галлюцинации. В конце концов, твои шрамы на запястьях. Мы не говорим о них, потому что ты не хочешь. Но я знаю, откуда эти шрамы.

— Они были сделаны не мной. Это был я в психозе, это не я…

— Это отменяет твое желание умереть?

Он вскинул бровь. Затянулась пауза. Он смотрел на меня выжидающе, думал, что я что-то ему скажу, но говорить было нечего.

— Скажи это, — попросил Азирафель, подойдя ко мне, смотря в глаза. — Скажи, что «я много работаю и делаю все, что могу».

— Нет, это неправда. Я не делаю все, что могу. Я могу больше, но я убегаю и делаю вид, что…

— Ты можешь больше, если вообще спать перестанешь? Если сойдешь с ума? Скажи это. Для меня, — он взял моё лицо в ладони, поглаживая кончиками пальцев. Я тупо смотрел на него. — Ради меня.

Повисла тишина и некоторое время мы молчали, пока я смотрел на него и не понимал, почему он всё это запоминал.

— Я делаю все, что могу, — прошептал я одними губами. — Я могу ощутить физическое отвращение к этой фразе.

— Я могу ощутить твою усталость. Ты очень стараешься. Для них. Для меня. Для себя. Для нас, — он улыбнулся и чуть наклонил мою голову, чмокнув меня в лоб. — Ты молодец.

Мне захотелось разрыдаться.

— Я застрелю себя в тот же день, если с тобой что-то случится, — на выдохе сказал я, и он заставил меня поднять голову, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Это не то, чего я бы хотел, если такое в самом деле случится. Ты нужен не только мне. Ты нужен им, Энтони. Ты понятия не имеешь, как тебя ценит твой Босс. И как много он делал для твоей безопасности.