Тогда и были акты терроризма, захваты заложников. Наших гребли одни за другим — любые отпечатки и улики. Наверное, именно после этого я до сих пор боюсь оставить свои следы. Поэтому я работаю в перчатках и остриг свои волосы (когда-то они были до плеч, и, видел Дьявол, ломались они так, что отрыть их в луже крови не составило бы труда).

Мне тогда было что-то около двадцати двух, я был ещё зеленым в этой сфере и не знал Азирафеля (он был неким моим гарантом в своем спокойствием перед лицом разъяренных блюстителей закона, в конце концов, на их стороне был закон, а на моей лишь жестокость и хитрость), и я знал о том, как легко они вламываются в квартиры.

Я боялся, что когда-нибудь они выломают двери у меня и потребуют большего, чем просто мой страх. Тогда меня посадят, и я сдохну в тюрьме. Но все окончилось благополучно. Наш Глава всё уладил, а Босс в дальнейшем все неплохо поддерживал.

Но, клянусь, страх остался у всех — и у наших, и у полиции. Поэтому мы не очень любим друг друга.

И я знаю, что этого боятся все наши: что наши двери когда-нибудь выломают и они потребуют большего.

В семь вечера ко мне пришла смс-ка от Азирафеля.

«будь осторожнее».

Секундной позже.

«пожалуйста».

Я пялился на них и хотел закричать: «почему ты это делаешь, черт возьми?!».

И давно выученной мною голос из моей головы сообщил мне, что иначе я бы не был рядом с ним.

Да, так однозначно было лучше.

Я ответил:

«всё в порядке, в этот раз все слишком хорошо».

Секунда.

Я написал:

«я люблю тебя».

Секунда.

Стер все и положил телефон в карман. Я откинул голову назад, пялясь на фонарь над моей головой. Но туч не было. Сегодня так и не пошел дождь, и я решил, что это хороший знак.

— Почему ты решил сделать это таким способом? Разве ты не хочешь просто их всех застрелить? — Гавриил подошел ко мне, поправляя шарф и закуривая, протягивая мне одну сигарету. Я принял её.

— Ты мыслишь как типичный коп, Гавриил, — сказал я, щелкая чужой зажигалкой. — Смерть от милосердия. Я тебе не дева Мария. Мне нужно заставить их молиться Богу, а это простой пушкой не сделаешь. Я знаю, чего мы боимся.

— Нас? — усмехнулся Гаврил, явно не принимая всерьез мои слова.

— А ты не боишься, что однажды в твой офис прилетит взрывчатка?

Он поежился. В любом случае, он понял, о чем я.

Пока все бомбы были в тиши для нас, но это не значит, что я не мог позволить себе играть по-грязному.

— Вас до сих пор не любят среди наших. Я не сказал им, куда мы едем. Точнее, для кого мы едем. Но могу представить их чувства, когда они увидят твоё лицо. Никто не хочет работать на вас.

— Точно так же, как и никто на вас. Слушай, все обиды давно забыты, так? Тем более, я думаю, — сощурившись, снова посмотрел на небо, я продолжил, — нам всем надо учиться у тебя. Какая разница, на кого работать, если платят?

— Тогда бы в мире были одни войны. Нескончаемая война и предательства.

— Ага. Так что хорошо, что они видят моё лицо и морщятся. Ты им заплатил за это?

— Нет.

— Ах ты хитрый ублюдок, — я усмехнулся, шутливо пнув его кулаком по плечу. Он улыбнулся в ответ.

— Это просто их работа. Которая входит в их обязанности. А я что-то не видел, чтобы в моих обязанностях было помогать всяким озлобленным… Ты кто по профессии?

Я пожал плечами и затянулся.

— Исполнитель.

Гавриил усмехнулся и посмотрел в сторону. Я услышал как кто-то шел к нам, и Гавриил повернулся к нему.

— На месте, — сообщил он Гавриилу. Я не видел его лица из-за темноты и шлема на нем, но если он заметил меня, то могу представить его выражение лица. В любом случае, о таком, как правило, молчат. Все всё понимают, но молчат.

Он куда-то пошел, и я спросил:

— Спецназ?

— Ага, кто ещё.

Он почесал шею, и я заметил на открытом участке кожи, за шарфом, ожог. Тот самый, что был на правой щеке Вельзевул, который она почти свела, но оставила небольшой участок.

— У вас это что, вместо обручальных колец? — я чуть сощурился, и когда Гавриил непонимающе вздернул брови, я добавил: — Вельзевул.

— А, — он махнул рукой. — Ничего такого. Мне не интересен ни секс, ни романтические отношения. Если бы у работы или денег был пол, то, наверное, я бы с ним и спал. Мы скорее… партнеры по преступлению. Ага. Вроде того. На самом деле она просто хорошо платит, — он резко бросил сигарету, кивнул кому-то и сказал: — Иди за ними. Или..

— Нет, с ними. Хочу посмотреть на его лицо. Ты уезжаешь?

— Нет, — он покачал головой. — Буду с тобой, пока все это не закончится. Не дай Бог об этом узнают сверху.

— Сверху, в смысле…

— Нет.

— А, твои? Ну, ладно, жди.

Я тоже кинул сигарету и пошел вперед. Кто-то остался сидеть в машинах, наверху шло трое. Даже одного бы хватило, но, видно, Гавриил позаботился (конечно, такие суммы брать, побоялся бы Бога, тьфу ты, или в кого он там верит).

Я ощутил себя героем кино, когда шел за этими ребятами в экипировке. Только один внезапно повернулся ко мне с установленной в мой живот винтовкой и спросил:

— Вы — Энтони Кроули, да?

Другой шикнул на него и пнул в плечо. Парень в миг развернулся назад со своей винтовкой. Я сказал его затылку:

— Ага. Типа того.

В звонок никто не звонит из принципа. Они просто выломают двери сразу. Серьезно. Все как в самых старых кошмарах. Они делают это, а ты понимаешь — выход только один, и он справа от тебя. Мистер окошко машет тебе открытой створкой окна.

Я вижу лицо этого парня за плечом одного из спецназовца. Я вижу его взгляд, я вижу его панику. Но он не видел меня.

— Руки за голову, лицом в пол.

Три винтовки нацелены на него. И он послушался. А я все смотрел на это. Из ванны послышался какой-то шум, и девушка, которая вышла из нее в одном полотенце, едва не оглушила меня своим криком. Ей сказали то же самое, что и ему.

Спрашивают имя. Он отвечает. И он даже не спрашивает, в чем проблема.

Потому что он догадывается в чем.

У меня мурашки бегают по шее и спине от того, как он валяется на полу, а в него уставлены винтовки. Могу представить то, как колотится его сердце, как леденеет кожа на затылке, как дрожат руки. Я знаю этот страх, и от мысли, что он сейчас чувствовал это, я улыбнулся.

Улыбнулся так, будто увидел милое видео с котятами.

Когда один из спецназовцев поднимают его, заламывая руки за спину до того, что он сгорблен пополам — это всего лишь прелюдия, в этом нет смысла, кроме удовлетворения моих садистских потребностей — он поднял голову и уставился на меня. Я думал, что испугаться ещё больше нельзя, но он это сделал.