Это было нечестно, черт возьми. Абсолютно точно, это было нечестно.

Но я всегда давал им всем право выбора. Я всегда это делал. Потому что этот выбор отняли у меня.

Азирафель посмотрел на меня. Таким непонятным взглядом, что я едва мог в нем разобраться. Я и не был уверен, что в действительности этого хотел.

— Так мы поцеловались? — спросил он.

Он хотел спросить не это.

Он хотел узнать, почему тогда я готов был обменять всю истину на него. Ответы был так прост: потому что правды просто не было. Никто не прав, но никто и не ошибся. Я готов был сделать это, потому что извне не так уж и много людей, готовых любить меня так, как это делал Азирафель.

— Или поцелуемся? Так много может измениться только от постановки времен. Шестнадцать времен в английском. Какое хочешь ты? — я все ещё зажимал кнопку стоп и сделал шаг вперед. Я знал, почему это делал. Я знал, чего я хотел всю свою жизнь. Я всегда этого хотел.

Психопаты не умеют любить.

Но никто не будет сильнее рваться к чужим чувствам, как мы. Как и любой другой паразит.

— Настоящее продолженное.

Я нахмурился.

Однажды мы поцеловались с Азирафелем. И мы сделали это дважды.

Мне неважно, какую любовь он будет ко мне испытывать: платоническую или нет. Будет хотеть разорвать меня на части, лишь бы оставить только себе или просто позволит мне быть везде и в любой момент, и просто давать ему возможность знать, что я буду в порядке.

Не имело значения. Мне все равно.

Мы поцеловались снова.

Я ощутил его ладони на своих щеках, его горячее дыхание, казалось, даже ритм сердца. Моя рука зажимала кнопку стоп, пока он подался назад, привалившись спиной к дверям, и утянув меня за собой. Моя рука соскользнула по двери лифта, и я ощутил его губы, его язык, его дыхание.

Его руки так крепко держали меня за лицо, будто бы он все-таки сомневался во мне. Правильно делал.

Мы целовались в этом гребаном лифте, и уже не имело значения, какое это было или будет временем. Азирафель больно укусил за нижнюю губу, но не настолько, чтобы прокусить её, и я мог ощутить его тяжелое сбитое дыхание.

Щетина неприятно кололась, и это не должно было быть приятным опытом — я не хотел — но оно было таковым. Я ощущал, как у самого сбилось дыхание, как я все сильнее стараюсь впечатать Азирафеля в эту гребаную дверь, будто хотел, чтобы мы исчезли, когда, на самом деле, я просто закрывал все пути отступления.

Он чуть отдалил моё лицо руками, но я сделал это снова. Это было так эгоистично и абсолютно странно, но я так устал после бессонной ночи, после валяния по асфальту и ощущения дула винтовки на своем лице, и это было многим приятнее всего, что происходило со мной за последнее время.

Он прижал меня за шею к себе, и мне показалось, что мне просто нечем дышать. А потом я снова нажал на кнопку и лифт поехал.

Так удивительно: ведь ты получаешь в свои руки все, как только перестаешь хотеть что-либо.

И ты продолжишь жить, даже когда всё в тебе будет мертво.

Однажды мы поцеловались с Азирафелем.

И это ни в какое сравнение не шло с тем, что мы сделали в этом чертовом лифте.

========== 23. better run, here i come ==========

В сад гордых роз любви моей

Пришла зима, снег и метель

Парадокс всей это системы в том, что чем больше ты думаешь, тем больше находишь вопросов. И тем больше путаешься. Грейс говорила о том, что мне нужно идти дальше, но я понял, что не хочу думать и об этом. Ни о своей тупой депрессии, ни о тайне Азирафеля, ни о вице-мере, который дрочит на мысли о том, как мне засунут автомат в глотку.

Мне оставалось радоваться только тому, что я в принципе не особо что-то и ощущал по этому поводу. Психопатия и депрессия сделали свое дело, и теперь мне было насрать мало что на окружающих, так ещё и на себя.

Я думал об Азирафеле большую часть из всего свободного времени. Я разобрал нашу историю на части, посмотрел на каждый эпизод теперь не затуманенными глазами, и понял, что, в общем-то, только бы слепой не понял, что это, конечно, была не любовь. Никакая любовь не сопровождается маниакальностью. А мое отсутствие сочувствия к нему? Черт возьми, все ведь помнят мою реакцию на его рассказ о детстве? Подождите, что говорите, не помните? Да, правильно, потому что её не было. Знаете, почему?

Потому что мне насрать.

Я слишком долго притворился вменяемым, чтобы продолжать это делать.

Я врал себе, врал другим, но Босс оказался прав (снова) — себя мне не обмануть так, чтобы я смог в это поверить. Я не верил.

Я хотел Азирафеля.

Частичная правда.

Но я все равно решил встретиться с Анафемой после этого бедлама. Я ощутил, что мне нужна разгрузка. От чего? Я не знал. Не думал. Не хотел.

Ведь все мы уже уяснили, что когда мы говорим «я не умею», мы, на самом деле, имеем в виду то, что мы «не хотим».

Мы умеем все. Достаточно открыть интернет. Просто нужно захотеть. Но я не хочу. И уже прошло достаточно времени, чтобы я мог заявлять об этом в открытую.

Мы сидим на очередной террасе. Около нас шумят машины, и я не совсем уверен об удачном расположении этого кафе, но, в общем-то, оно хотя бы выглядит нормально.

— Так ты думаешь о том, что у тебя, возможно, нет психопатии? — Анафема мешала соломинкой апельсиновый фреш, пялясь на меня так, как она это делает обычно: почти не моргая и будто пытаясь прочитать ценную информацию на изнанке моих век.

— Я не говорил этого. Я просто думаю о привязанности, и, ну…

— Мне кажется, ты не совсем понимаешь, что такое привязанность, — Анафема покачала головой, оперевшись щекой о кулак. — Я заметила за тобой ещё одну вещь. Она тоже связана с твоим поверхностным восприятием и «чувство вины на десять минут». Скажи мне, как долго ты скучал по родителям?

Выстрел.

Я пялюсь на неё, и вот это мне не хочется говорить вслух. Но она продолжила:

— О сестре? Энтони, может, ты до сих пор скорбишь?

— Очень сложно скорбить, когда вокруг тебя столько людей держат тебя на прицеле.

— Ага, об этом я говорю. Твоя реакция — преувеличенная и быстрая. Как вспышка. Выстрел. После этого все прекращается. Поэтому ты не переживал смерть своей сестры. Если бы ты действительно ощущал вину, то ты бы чувствовал её не два часа, и не один раз по случайности, когда кто-то тебе напомнил. Энтони, ты психопатичен, поэтому ты не страдаешь по ним. Ты страдаешь по себе. А это уже истеричная психопатия. Почему ты заговорил об этом? Я думала, тебе больше будет волновать твоя депрессия, нет?

— Честно говоря, после того, как меня поваляли по асфальту, я уже не очень-то и страдаю.

— А вот это уже просто гормоны, — она пожала плечами. — Мы все знаем, что ты адреналиновый маньяк, поэтому подобные ситуации заставляют тебя оживать. Но через час все вернется на свои места. Ты не совсем понимаешь, почему ты вообще что-то якобы чувствовал к людям, да? Про это ты хочешь спросить?

Я рассеяно уставился на свой стакан с каким-то, вроде, коктейлем — заказ сделала Анафема. Чувствовал ли я что-то?