Я кивнул. В любом случае, в больнице умереть будет проблематично.

Он снова потрепал меня по плечу и встал. Он сказал:

— Телефон, кошелек лежат у тебя в тумбе. Я взял их из машины. Павербанк тоже. И ну, ты понимаешь, она больше не… Короче, собирать её бессмысленно. Выспись. Сегодня у тебя, надеюсь, больше нет посетителей?

— Нет.

— И без глупостей, ладно?

— Без глупостей, — тише нужного сказал я.

— По тебе видно, что ты… Ну, знаешь, будто это не ты. Даже когда у тебя родители умерли, ты ведь был нормальным. Бухал, конечно, месяц, и не слезал с кокаина. Не спал и не ел почти, но нормальный. Сдохнуть, вроде, не пытался. Не пытался же, нет?

— Нет, — почти честно ответил я. Сдохнуть я пытался после, когда начался отходняк.

— Ну вот. Ты никогда особо себя не жалел, если так подумать. Ну, выпендривался бывало, бухал много, но такого не было. Тебе просто нужна перезагрузка. Сейчас всем от тебя что-то да надо, плюс твой деструктивный образ жизни. Возьми себе перерыв и слушай рекомендации врача.

— Вы просто плохо меня знали. Я всегда таким был. Ныл, страдал и снова ныл. Нет оправданий для этого всего. Я давно уже должен был пережить все свои травмы, но вместо этого подсел на наркоту и чудом не сдох.

— Может, знал плохо, но я видел твою работу. Косяки стали появляться недавно. Отдохни, ладно?

— Ага.

Он улыбнулся (реально улыбнулся, так, что мне захотелось провалиться сквозь землю) и ушел. Я лег на кровать и уставился в стенку. Ни одной гребаной эмоции. Ничего.

Только их налеты. Только последствия. Ничего реально.

Иллюзия того, что я могу чувствовать.

Я закрыл глаза.

Всё было смутно и непонятно. Я всю свою жизнь все ждал, когда, наконец, все будет хорошо. Я не мог представить, что хорошо — это просыпаться от кошмаров, это пить обезбол стопками каждый час, это сидеть на наркотиках, это ловить панические атаки, это ползти с места с продырявленной ногой, но иметь возможность увидеть утром Азирафеля. Я не знал, что счастье это с трудом дышать, это видеть галлюцинации, это впадать в ужас от вида битого стекла, но в итоге приходить домой, где тебя обнимает ещё живая мать.

Я не знал, что счастье — это сломанный разум под гнетом психических болезней, это неправильное ощущений эмоций, это боль, от которой ты блюешь в первом попавшемся туалете, но по итогу чувствовать хоть что-то к Азирафелю.

Нет входов, нет выходов.

Откуда мне было знать, что мое прекрасное далеко уже давно позади, а теперь есть только я и недопонимание всего происходящего?

Требую я жалости или внимания?

Хочу спасения или смерти?

и разве это не одно и тоже?

В конце концов, я заснул.

***

Я навестил Грету, потому что она была в одной со мной болнице. Она была очень уставшей и даже не могла коснуться участков обожженный кожи, но, по крайней мере, она была живой. Она рассказала мне, что в тот день охранник, который был у неё буквально сутки, внезапно получил отравление, и его увезли на скорой. Тем же вечером случилось это. Она не заметила следов взлома, а потом её просто огрели чем-то по голове. Она мыла посуду и слушала музыку, когда это произошло.

К ней никто не приходил из полиции, и мне пришлось самому позаботиться о том, чтобы узнали, в каком состоянии дом.

На следующий день пришла Анафема. И достала из сумки целую гору гребаных таблеток. Каких-то новых, каких-то старых. Босс пересказал ей, наверное, точь в точь наш диалог.

Она сказала, что это нормально: скачки настроения и постоянное изменение собственных желаний и чувств. Сказала, что это все ещё может быть отходником после психоза. Сказала, что нужно больше времени, чтобы понять, потому что реакции организма и психики может длиться неделю или больше.

Но она все ещё говорила о том, что не было похоже на то, будто я и вправду решил умереть.

Я и не собирался этого делать прямо сейчас. Скорее, я рассматривал это как некую долгосрочною перспективу, от мысли о которой мне становилось легче. Как о мысли об отдыхе.

Анафема просидела со мной около трех часов. Мы все говорили, и все больше понимали, что ранняя диагностика почти полностью перестала иметь смысл. Она сказала: «будто предо мной другой человек, но это не похоже на расщепление личности или БАР».

(я знал, что я просто почти что сдался и слишком устал притворяться)

Я заметил, что тот голос почти заткнулся. Его не было.

Было поразительно тихо.

В плане всего. Чувства и эмоции. Анафема говорила, что таблетки не заставят меня чувствовать, но для начала мне и вправду надо отдохнуть. Возможно, я просто эмоционально истощен. «Ты многое пережил» — сказала она.

А я сидел и все думал о порошке мета. О кокаине. Марках и кислоте. Даже героин стал казаться мне чем-то неплохим.

Потому что я знал, что тогда мне станет не так пусто.

Но пока просто было абсолютно никак. Отсутствие хоть чего-то грызло в моей голове дыру. Я не хотел делать что-либо.

«Это депрессия», — сказал Анафема.

Она сказал: «это как раз не самое страшное, у тебя не было больше галлюцинаций, так?»

Я думал о ЛСД, экстази и мете.

Все ведь знают, что амфетамином лечили депрессию. До сих пор лечат. Много наркотических средств выписывают при ментальных заболеваниях в нужных дозах.

На самом деле, как бы долго мы не сидели, как бы она не пыталась понять меня — на самом деле, я не понимал сам себя. Я не знал, какие мои слова будут правдой, а какие нет. Я запутался. Теперь я не знал, когда врал, а когда нет.

Я не скучал по Азирафелю, не чувствовал злобы или желания мести. Я ничего не чувствовал. Отрезвительная пустота. Мне так это надоело. Но почему-то я не хотел выписываться из больницы. Здесь мне казалось будто бы был другой мир, далекий от наркотиков, алкоголя и убийств.

Мне звонил Азирафель, но я говорил, что плохо себя чувствовал. Я даже не врал. Я чувствовал себя отвратительно из-за этой сжирающей пустоты.

Не путайте «пустоту» и «отсутствие боли». Пустота — это полное отсутствие хоть чего-то. Ничего нет. Ни чувств, ни эмоций, ни ощущений. Будто ты заперт внутри своей головы, в которой нет ничего. Пустая коробка. Я снова не отвечал Боссу.

Мой лечащий врач спросил, хожу ли я к психотерапевту. Он сказал, что я выгляжу болезненно в этом плане. Тогда он замялся. И потом прямо сказал: «похоже, будто у вас депрессия или типа того. Извините. Я не очень в этом хорош».

Я сказал, что все в порядке.

Всё абсолютно точно было в порядке. В своем отсутствии — это был порядок.

Как-то ко мне заносила таблетки и меняла капельницу та блондинка. Она зашла и молча мне улыбалась. А я смотрел в потолок и осознавал, что сон снова ко мне не приходил. Мне надо было дико уставать, чтобы был сон. Иначе я не мог заснуть. Не хотел. Не было нужды во сне. Это нормально, когда я сижу на мете — я тогда не ем и почти не сплю, но сейчас… а черт знает. Моя кровь состоит из мета, чего уж тут.