я хочу смерти.

Так люди обменивают свою человечность.

будто бы она у тебя вообще была.

Я хмыкнул (не) своим мыслям и уставился на экран телефона, который тут же вспыхнул. Сообщение от Анафемы.

«если что, то я еду».

Не вопрос. Предупреждение. Половина девятого утра. Обычно она работает с девяти, будет ли она спешить? Я не знал. Мне было как-то абсолютно все равно.

Я думал, что встреча с Азирафелем даст мне выдохнуть полной грудью. Освободит от боли. Боли не было. Была странная гниющая пустота, которая снова ничего не чувствовала.

В общем-то, мне снова было абсолютно насрать.

Так что Юсуф действительно мог запихнуть все свои стратегические игры с человеческим разумом себе в зад. Какой в этом смысл, когда ты пытаешься напугать слона? Черт возьми, он же даже тебя не понимает. Я чувствую себя этим слоном. Можно играть в это сколько угодно, я все равно ничего не пойму.

Мне так все равно. Ничего нет. Никого нет.

разве это не прекрасно, быть одному?

Я сижу на своей кухне в одних штанах и сползшей на локти рубашкой, и, кажется, начинаю это понимать.

Это действительно было прекрасно: когда ты совершенно один и тебе так на всех все равно.

Будто бы кто-то выключил свет (он давно был выключен) и ты наконец смог лечь спать. Отдохнуть.

Анафема и Азирафель живы. Я тоже.

Но их рядом нет.

Разве это не счастье?

Я будто впервые за долгое время перестал бояться страха.

Я надел нормально рубашку и застегнул её. С великим трудом уложил волосы. На выходе это было даже не похоже на прическу, а будто бы я достал постиранный парик и надел его на себя. Решив, что на фоне кучи бинтов, пластырей и одного заклеенного глаза это не так уж и бросается в глаза, я подумал, что, в общем-то, и так сойдет.

Анафема стола на пороге с таким лицом, что я понял: она не спала нормально две ночи. Может, три-четыре часа за двое суток. Она смотрела на меня с этим бешенством и желанием идти до конца. Я лишь шире открыл ей дверь. Пройдя вперед, она сказала:

— Что-то произошло? Ты выглядишь по-другому?

Повисла пауза, когда я кинул на неё многозначительный взгляд.

— Я не про… бинты. Хотя это тоже выглядит устрашающе. Это… после чего?

— Ожоги, — я пожал плечами и закрыл дверь, указав ей рукой вперед. — Могу предложить тебе виски, текилу, вино и кофе. Коньяк с кофе. Просто коньяк.

— Спасибо, я уже выпила, — она кивнула и резко добавила: — кофе.

Я кивнул.

Она осмотрела мой кабинет, наверное, заприметив, что тут, внезапно, убрано и снова повернулась ко мне. Мы стояли в проходе и она все смотрела на меня.

— Ты… что ты сделал со своим лицом?

— Я был у кое-кого в долгу, надо было помочь ей. Она чуть…

— А, да, я помню, ты вчера говорил. Про это говорили в утренних новостях. Про пожар. Да-да, — она кивнула и поправила очки. Новые. — Но, все же, твой взгляд. Ты себя… по-другому чувствуешь, да?

— Почему ты говоришь об этом?

— Потому что это… странно. То, как у тебя все быстро меняется. Ты до сих пор думаешь о смерти? — с какой-то тихой надеждой спросила она.

Я выдохнул и почесал затылок. Прошел вперед, и она сделала это тоже. Оглядевшись, она села на диванчик. Я рухнул за стол. Я оттягивал время, пытаясь найти правильные слова, но их не было. Хотел ли я смерти?

— Знаешь, мне кажется, надо поставить вопрос по-другому. Собираюсь ли я умирать?

— Нет, начнем с хочу, — настояла Анафема, и всё смотрела на меня этими глазами. Она смотрела так, будто эти глаза никогда не видели слез. На самом деле, она была чертовски усталой. Но она нашла в себе силы, чтобы снова прийти сюда, зная, чем это может кончиться. Очередной истерикой. Она не спала из-за меня. Хотела спасти меня.

— Я не знаю. Наверное, когда люди говорят «я не знаю» они не хотят чего бы то ни было.

— Что изменилось с того вечера? Почему ты уже не знаешь? Тогда ты звучал действительно серьезно и настроено на это, поэтому я испугалась. Обычно ты, ну, знаешь… Преувеличиваешь.

— Ты знаешь, почему это происходит. Я преувеличиваю, говорю не то, что хочу сказать и мне на все насрать. Ага. Так похоже на меня. А ещё не проявляю нужных эмоций и веду себя противоправно. Последнее к чему относиться, кстати?

— Диссоциальное расстройство личности. Но я никогда не вписывала его в твою диагностику. Из-за Азирафеля. Его ведь так зовут, да? Но.. с его чувствами ты ведь тоже, на самом деле, не считаешься, так что…

Она выдохнула. Я кивнул.

На самом деле, это было правдой, и мы об этом уже говорили. В смысле, Вы и я. Я Вам рассказывал про то, что в действительности я никогда не думал об удобстве Азирафеля. Мы просто друг друга стоили, всего-то.

— Ну, знаешь, кажется, вчера я испытывал чувство вины, — честно признался я.

— И сколько это было по времени? Час? Два?

— Десять минут. Ровно до того момента, как я не приехал домой, и не стал думать о том, какой я несчастный. Ага.

— Ну вот. Это как если бы какому-то человеку стало грустно на час или два, но это же не говорит о том, что у него депрессия.

Я уткнулся взглядом в стену с висящей картиной. Почему-то мне захотелось снять её и повесить туда картину «Крик». Не знаю, сейчас я почему-то вспомнил о ней, и мне она так понравилась. Хотя я никогда не испытывал к ней особой симпатии.

Понимаете, в чем фишка с искусством. Иногда, чтобы чувствовать его, нужно находиться в определенном эмоциональном состоянии.

— Возвращаясь к…

— Суициду? — я вздернул бровь. — Не знаю, правда. Мы помирились с Азирафелем. Но я… я не…

— Скажи мне правду. Ты ведь знаешь: я никогда не осужу тебя. В чем бы то ни было.

Я поднял на неё взгляд. Пялился в нём как в ясновидящий шар. Я сказал:

— Я, может, и перехотел умереть на полном серьезе, но я не чувствую в нем реальной нужды. Такой, как прежде. После этих четырех дней во мне будто бы… кто-то другой. Я ощущаю другие чувства, другие мысли, другой взгляд на мир. У меня не болит голова и нет галлюцинаций. Всё нормально. Так нормально, что аж тошно.

Уголки губ Анафемы внезапно дернулись. Она все смотрела на меня. Она спросила:

— Ты ощущал некий перелом, да? Недавно. Будто бы что-то было в тебе, что мешало, а потом исчезло? Как ты чувствуешь себя сейчас?

Я всё смотрел на неё. Я оперся подбородком о руку. Я сказал:

— Как мертвец, восставший из могилы.

И это было правдой.

Она сказала:

— Ты прямо, не знаю. Ребенок индиго от мира психических заболеваний. У тебя явные признаки социопата и при этом прямо ярко выраженной истерической психопатии. Удивительно, как ты собрал это все. А ещё депрессия, которая, кажется, никогда тебя не отпускала. Плюс паническое расстройство, ПТСР и соматоформное расстройство из-за которого у тебя жуткие головные боли. Плюс паранойя из-за наркотиков. У тебя все проблемы из-за них, вообще-то. Абсолютно все.