Он сказал:

— Хорошо. Что эта была за хуйня? Нам интересно.

Кого он имел в виду под «нам» я знать не знал. Я знал, что я весь мокрый и мне очень холодно. Клацая зубами и понимая, что это не Азирафель, который бы накрыл меня пледом и предложил чая из термоса, я сказал:

— О чем ты?

— Какое, нахуй, убить себя? Ты, блять, понимаешь, что это повлечет? Найди мне моего шизофреника и я убью себя?! Серьезно? Ты, блять, серьезно?! Я знаю, блять, мы все знаем, что ты херов эгоист, но подводить всех нас, чтобы твоей душе после смерти жилось легче?! Нет, сука, не будет житься легче, потому что я клянусь, я найду тебя там, в аду, и сделаю твое существование ещё хуже! — последние слова он рявкнул в мое лицо, я и ощутил запах сигарет и коньяка.

Я молчал. Сидел и молчал. Было холодно и не очень приятно. Колени замерзли. Пальцы оледенели. Лигур выдохнул, потер лицо и включил обогреватель.

Мы сидели, молчали и слушали, как барабанит дождь по крыше. Я клацал зубами. Приятного по-прежнему не было.

— Хорошо, я успокоился, — сказал Лигур и для вида выдохнул, будто бы с этим вышла вся его агрессия. Хотя, на деле, даже если его убьют, его агрессия никуда не уйдет. — Ты ведь громче всех орал, что ставишь нас выше чего-либо! Ты и работа — созданы друг для друга, заверял ты нас. И ради чего? Ради того, чтобы ты просто взял и кинул нас?

Я молчал.

Собравшись с мыслями, которых, на деле, не было (мой мозг по-прежнему был битым стеклом, поэтому я не спросил, какого хуя они следили за Альфредом, хотя я думал, что у меня ещё есть время; не так много, как я думал, но есть), я сказал:

— Ты сам слышал, что он говорил. Что я нихрена не выгоден. Непрофессионален. И он прав. Сколько раз я нарушал правила? Выполнял, приносил деньги, но нарушал.

Лигур молчал. Смотрел на меня, как на придурка, и молчал. Через ещё минуту он сказал:

— В этом фишка. Ты выполнял то, куда другие не совались. Рискуя жизнью и всем, что у тебя есть, ты работал. Знаешь, что?! Ты работал, жертвуя своими близкими. Ты положил их под землю ради работы. И теперь ты хочешь кинуть нас? Место, куда ты складировал трупы своих родных, ты просто хочешь оставить его? Знаешь, что, Энтони, пошел ты на хуй, — он завел машину, выезжая из парковки. — Босс это так не оставит. Никто не оставит. Никто, блять, из нас не позволит тебе уйти так просто. Ты миллион раз ставил все под опасность ради этой работы, а теперь хочешь уйти? Иди ты на хуй, Кроули, никто, слышишь, никто тебя не отпустит. Ты не понимаешь своей пользы, да?! — рявкнул он, ударив по рулю, становясь у светофора. Я продолжал молчать. — Так не понимай! Давай, объясни мне, объясни Боссу, как ты видишь свою роль у нас. Напиши это на бумажке. Сделай целый отчет с диаграммами и таблицами, распечатай его, а потом подотрись! Потому что всем на это насрать! Мне, блять, да что мне, Боссу срать, как и кому неудобно, для кого твое существование делает из его сиденья копья или хуи, нам на это все равно. Пока ты, блять, выгоден, пока ты окупаешься, никто тебе не даст умереть! Слышишь меня, кусок эгоистичного ублюдка?!

Я кивнул.

Впервые за все время нашей работы я чувствовал, что его агрессия и желание убивать были направлены на меня. Я сидел как вкопанный и не мог пошевелиться. Я разозлил Лигура. Мне казалось, что если про это узнает Босс, то я обделаюсь в штаны. Потому что я не хочу думать о том, какой Босс, когда злится.

— Куда мы едем? — спросил я, поднимая голову и смотря на пейзаж. Было плохо видно.

— В больницу. Надо проверить твой глаз. Я не знаю, что мне с тобой делать, — мне казалось, я услышал, как он скрипнул зубами. — Но как я понял, пока у нас есть время. Пускай Босс думает, что с тобой делать.

— Я узнал номер Джеба, — сказал я, глядя в окно.

Машина затормозила и я поднял голову. Горел красный. Рубашка неприятно липла к груди.

— Мне так срать на этого Джеба сейчас, — выдохнул Лигур, потирая глаза и откинувшись на кресло. — Раз тебе нехуй делать, то сам и узнай, к кому он причастен и сливал ли эту информацию.

Я кивнул.

А что мне оставалось делать?

У него на лбу было написано: «убью тебя, пошел ты на хуй».

Да и не то чтобы мне было сложно. Мне в любом случае стоит ему позвонить и узнать, как он может мне помочь. Не то чтобы мне было интересно про эти мелкие убийства, но, все же, с кем был связан Альфред и связан ли?

Когда мы приехали к той же самой больнице, из которой меня выпустили утром, Лигур просто уехал. Я шморгнул носом и зашел в здание. Мне сразу оказали помощь, когда я зашел с окровавленным лицом.

Оказалось, просто повреждено веко, глаз от меня уходить не собирался. На меня наложили повязку, прописали какие-то мази и лекарство, и отпустили.

Я спустился на первый этаж и сел на диванчик. Достал телефон и увидел сообщение о том, что моя машина на штраф-стоянке. Ну, она хотя бы не была покорежена.

Я посидел так ещё некоторое время. Ко мне подошла медсестра и спросила, все ли со мной в порядке. Я покачал головой и пошел к выходу. На такси доехал до стоянки, оплатил штраф и поехал домой.

Дома мне захотелось зарыдать. Несмотря на то, что, кажется, я был так близок к разгадке, я ощущал себя абсолютно разбитым после слов Лигура.

Я сел перед ноутбуком и поднял взгляд на камеру. Я отключил их через ноутбук и потер глаза. Точнее, глаз. Другой заныл, едва я прикоснулся к повязке. На брови был пластырь. Я сидел один и слушал, как у меня звенят в башке все те слова, что успели залиться в мой мозг.

Я ощущал себя так одиноко и ненужно, что мне хотелось зарыдать. Но я подумал о том, как это будет больно, учитывая травму, и решил даже не начинать. Хотя обстановка располагала. Я сидел один среди разгромленного кабинета и не было ничего, что могло бы меня убедить в том, что суицид — не выход.

После слов Голода о том, что Азирафель был достоин больше, я подумал о том, как хорошо, что он послал меня в жопу. И правильно сделал. Наверное, теперь ему живется лучше. Никаких страха и опасений.

Слова Лигура о том, что я положил всех ради них по-прежнему стояли у меня в глотке.

Я порылся в тумбочке и выудил оттуда новую симку. Взял свой телефон и набрал Азирафеля. Все по-прежнему. Через ноутбук я обнаружил, что программа все-таки удаленно подключились к одной из камер. Хреновое изображение, которое, видимо, перехватилось только с Божьей и Дьявольской помощью, показало мне Азирафеля, который уходил утром на работу.

Я облегченно выдохнул и, кажется, ощутил себя чуть лучше.

Немного повертев в руках симку, я достал из телефона старую и поставил новую. Набрал номер Азирафеля, который знал наизусть.

Звонок вышел на голосовую почту. У него все незнакомые звонки на неё выходят. Одно время ему звонили всякие люди, и то угрожали, то просили о помощи, потому что их дела недостаточно хорошо рассмотрели, то просто любители впихнуть холодильник.

Я выдохнул, посмотрел в потолок и сказал:

— Привет. Пожалуйста, не выключай, как только услышишь мой голос. Я ничего не помню, и даже если тебе, после случившегося, мерзко слушать мой голос, то, пожалуйста, возьми бумажный пакет на случай, если тебя вытошнит. Я не знаю, что произошло, но я знаю, что я это заслужил. Я не прошу прощения — я его не достоин. По крайней мере, не от тебя. Знаешь, сегодня мне кое-что сказали и я понял, что я в принципе не был достоин тебя. Никогда. Ты говорил, что хотел услышать, что моими последними словами было то, что я ни о чем не сожалею. Думаю, тебе уже насрать, но, знаешь, моё самое большое сожаление в том, что я столько времени был дураком и думал, что наше общение что-то хорошее. Я всегда думал только о себе. Ведь мне было легче. Я никогда не думал о тебе. Я не думал, что тебе может быть тяжело общаться с опасным, психически неустойчивым убийцей.