Я заметил на своей скуле огромный синяк. Ещё и бровь разбитая. По моим подсчетам я раз пять успел поваляться на полу, около десяти меня ударили затылком о стены и я пропустил порядком десяти ударов. Невольно я провел языком по нижнему и верхнему ряду зубов. На удивление, все на месте и даже целые.

Этот чувак, вытирая кровь с губ рукавом рубашки, сказал:

— Слушай, даже если я тебе и скажу, меня всё равно убьют, и…

Запись оборвалась.

Я едва не подскочил на кресле. Камеры не могли быть выведены из строя сами по себе. Я переключил на другие. Но все до единой были выведены. Я промотал вперед. Вплоть до обеда этого же дня были одни помехи. Потом изображение появилось. Моя комната в полном беспорядке и никого. Меня уже не было. И этого типа тоже.

Я уверен на все сто процентов, что камеры не могли сами прервать запись на такое большое количество времени просто так. Их кто-то заглушил, при чем даже не потрудился подшить записи, чтобы всё это выглядело хотя бы вменяемо.

Я поднял взгляд на камеру, которая была прямо напротив меня.

Кто-то действительно имел к ним доступ. По плечам прошлась изморозь.

— Блять, — я резко подскочил, хотевший было вырвать все провода и забить хер, но резко остановился.

А есть ли в этом сейчас смысл? Я с самого начала не сделал этого, когда подумал о том, что с них можно перехватить сигнал, потому что знал, что в моем доме ничего не происходит. Только доступ к ноутбуку — но я сделал все возможное, чтобы получить к нему дистанционно доступ было бы очень сложно. Я замер, растерянно пялясь в камеру.

Моргнул. Отвел взгляд. И пошел обратно к своему креслу, закинув ноги на стол. Посмотрел записи с остальных дней и обнаружил, что записи с двух последних дней просто нет. Все видео — пустое. Оно почти ничего не весит.

Противная изморозь не отступала ни на секунду. Сердце едва утяжелилось в своем ритме, но, под влиянием таблеток, все ещё стучало в своем привычном ритме.

А я смотрел в черный экран, в свое отражение, и понятия не имел, что мне делать. И что я вообще делал такого, чтобы они обрубили запись на остальные два дня.

Я догадывался, что, возможно, он раскололся, поэтому они сделали это. Но если они убивали только ради убийств, то зачем им доступ к моим камерам? Я вспомнил о своем биологическим отце, и подумал о том, что он едва ли смог бы заиметь такие возможности. Он маргинал, и едва он сможет найти хакера, который будет работать с подобным (а тем более если он знает мою фамилию). Но если это все-таки он?.. Я осознал, что снова запутался.

Вопросов стало ещё больше (да куда, блять, больше?).

Я включил сегодняшний. И все было отлично записано. Вот я — выглядящий так ужасно, будто бы только что восстал из могилы — захожу домой, ставлю телефон на зарядку, подключаю ноутбук. Вот я — подскакиваю и смотрю в камеры. И опять сижу.

И я вот я — просто пялюсь в экран своего ноутбука. Смотря на себя в реальном времени.

Я откинулся на спинку кресла, уставившийся в потолок. Руки оледенели до того, что мне казалось, будто бы я не могу нормально шевелить пальцами. Я знать не знаю, что происходило все это время, в голове только неясные размытые очертания, которые никак не хотели собираться в пазл и из записей у меня только первые сутки, от которых пользы — с хер.

— Блять, ребята, вот нахер оно вам надо, — я снова потер лицо руками, обращаясь то ли к самому себе, то ли к тем, кто, наверняка, мог пялиться на меня прямо сейчас. Кто это делал. — Не знаю, что за игру вы ведете, но мы ведь такими темпами все проебем. Или вы за этим и пришли? — я откинул голову назад, ударяясь затылком. Боли почти не почувствовал. — Если я покончу с собой, вы не будете насиловать мой труп? Просто интересно, ребят, вы слишком навязчивы, — я выдохнул и уже шепотом добавил: — а я схожу с ума.

Какое-то время я сидел, закинув ноги на стул, и пялясь то в камеру, то в окно.

Происходило что-то, о чем я не хотел думать и, впрочем, не хотел разбиться.

Это все как мерзкое противное событие в твоей жизни, от которого ты проблевался, и о котором мечтаешь забыть.

Проблема в том, что это не может.

Они не хотят оставлять меня в покое.

Они следят за мной.

И это уже не просто приступ моей тревожности и паранойи.

Я взял свой телефон, разблокировав экран, проверяя входящие и сообщения.

Первым делом — диалог с Азирафелем. Куча сообщений и ни одного ответа от меня. И я заметил, что все они прекратились на третьи сутки. Последнее сообщение — обед пятого числа. Я напрягся и нервно нажал на вызов абонента.

То, что я услышал дальше — я так и не смог понять, какое это повлекло чувство. Тяжесть вместе с облегчением. Выдох от снятого груза и тревожность.

Мой номер был в черном списке.

Я сбросил деревянными пальцами и потер подбородок. В любом случае, он жив. Я его не убил во всяком случае. Но что, черт возьми, могло произойти, чтобы Азирафель добавил меня в сраный черный список? Чтобы после всего, зная, в каком положении, он решил послать меня в жопу?

Какого черта?

В груди появилась какая-то странная тяжесть. Я моргнул. Ощутил, что мне трудно сглатывать, будто бы челюсть сковала какая-то боль. Просидел так, кажется, с минуту, пока не привел себя в порядок (таблетки все ещё действовали, и это помогло мне держать самообладание). Когда я закрыл окно с сообщениями от Азирафеля, предварительно просмотрев его и не найдя ничего, что могло бы дать мне подсказку.

На секунду меня покоробило мысли о том, что я мог добавить Азирафеля в черный список и лишь потом я мог его убить. Я не знаю, с чего я вообще взял, что я кого-то убил, но чувство неподъемного груза из-за осознания того, что я не знаю, в порядке ли Азирафель, никак не хотело меня покидать.

Я не мог проверить, в порядке ли бы он на самом деле. Я помню, что у него были камеры в его гостиной, но чтобы словить с них сигнал, придется сидеть слишком долго. Я выдохнул и снова отложил телефон. Открыл программу — она будет заниматься этим до обеда в лучшем случае, но это лучше, чем… чем что? У меня нет вариантов. Можно приехать к нему домой, и?..

Ладно, сначала надо просмотреть камеры, если выйдет получить к ним доступ, в чем я сомневаюсь, но лучше начать с малого, а потом, может, я вспомню, что было за эти сутки. Мой мозг периодически вкидывал странные воспоминания. Я не знаю, выдумка они или нет, но я могу поклясться, что помню странный размытый момент после машины и странной, злой музыки — момент меня и трупа. Я не помню, как выглядел этот труп, и не привиделось ли мне, но я должен был убедиться, что этот труп не Азирафеля.

У меня потемнело перед глазами от этой мысли.

Конечно же, я уверен в себе, уверен, что его не трону. Но черт знает, о чем думал я тот — мужчина в психозе, которого единственный родной человек на хер послал. Не могу представить, что я тогда чувствовал, и куда интереснее — чувствовал ли я что-то вообще?

Я оставил программу копошиться с камерами, вбив точный адрес и снова взял телефон.