Я испуганно отшатнулся, судорожно начиная расстегивать рубашку. Я был уверен, что там какая-нибудь царапина или что такое. Я сдернул бинт. Там действительно были швы. Гребаные швы. Перед глазами помутнело.

— Боюсь, я не пытался себя убить, — сказал я таким голосом, будто смотрел на собственный труп. — Я просто пытался избавиться от чесотки.

— Что? — сипло спросила она, смотря таким взглядом, будто я пытался заверить её, что земля имеет форму сосиски.

Я покачал головой, поджав и облизав губы, пытаясь завязать бинт обратно.

Я попытался вспомнить. Заставить эти гребаные белковые клетки, хранящие информацию, воспроизвести мне нужные вещи.

— В последний день, который помнил я, — Анафема потянулась ко мне, помогая завязать бинт обратно. — У меня жутко чесалось это запястье. Я расчесал его до крови. Боюсь… я пытался утихомирить часотку каким-то более радикальными методами.

— Это подвид тактильных галлюцинаций… Как будто под кожей муравьи, да?

— Ага, — ответил я и поморщился. Я застегнул пуговицы обратно. Без пиджака я ощутил себя, внезапно, отвратительно.

Она снова выдохнула и помассировала виски:

— Из тебя выкачали всю дрянь, — сказала она. — Оно должно пройти. По крайней мере, в таких объемах. Если галлюцинации продолжатся, сообщи мне. Скорее всего это психотическая депрессия. Но пока я не могу утверждать. Пока ты был под…

— Под чем?..

— ДОБ. Амфетаминовый вариант ЛСД. Действует намного жестче. Обычно он действует до тридцати часов, но в случае больших дозировок или смешиваний их с чем-то ещё — Ньют не уверен, но у тебя ещё нашли следы мескалина — а ещё при условии того, что у человека есть психические отклонения, может провоцировать психоз временем до нескольких дней. У него, скорее всего, была изменена формула, потому что Ньют говорил о том, что он не в том виде, который бывает привычен для нас. Его как-то видоизменили для того, чтобы он работал немного по-другому. Галлюцинации никуда не уходят, он просто заседает у тебя внутри и работает на кортизоле — ну, не то чтобы работает, скорее, это его подоплека. Провоцирует психоз, который может обстроиться и, наоборот, ослабевать. А ты, я так понимаю…

— Употребил алкоголь плюс высокая температура. Ага.

— Ты сам себе копаешь могилу.

Я ничего не ответил. Посмотрел на туфли (новые и чистые) и шморгнул носом.

Я без понятия, что творилось в последнее время, но мне надо было срочно домой. Попытаться максимально узнать обо всем произошедшим.

Внезапно в голову врезались резкие куски воспоминаний. Вот мои руки и вот нож. И вот мои попытки разрезать кожу, чтоб узнать, кто там у меня живет. Я поморщился и потряс головой. Воспоминания исчезли.

Лучше бы не вспоминал. Перед глазами ещё долго мелькала картина моей попытки счистить с себя кожу как кожуру с картофеля.

Мы оставались в больнице до девяти утра. Мне пришлось встретиться со своим лечащим врачом, чтобы убедиться, что я действительно могу выйти отсюда. На этом настояла Анафема. Лично я сам хотел бежать к чертовой матери. В меня посветили фонариком, потыкали на рефлекс, я сдал кровь, просидел ещё час под капельницей (Анафема отказалась уходить, пока не убедиться, что я в порядке, за что я был очень благодарен, иначе я бы сдох от скуки). Попросил зарядку. Не подошло к моему телефону.

Получил свои анализы и напутствия. Дали каких-то таблеток. Моя кровь была чиста почти как у новорожденного (не считая того, что врач красноречиво спросил меня: «употребляете, да?», из чего я понял, что не такая она у меня уже и чистая).

Анафема сказала, что знать не знает, где моя машина (моя любимая бентли!), и где ключи от неё и от квартиры, а ещё кошелек.

Надо было звонить Боссу. От одной этой мысли я поморщился.

Вместо этого со своими последними тремя процентами (так и знал, что надо таскать с собой павер-банк, хотя нет гарантии, что я и его бы не проебал, учитывая, что он валялся у меня в бардачке машины) я вызвонил своей уборщице, спросив у неё адрес и сказав, что приеду за своими ключами. Она испугалась, что я её уволю (или убью — когда она говорила «вы меня увольняете?» её голос звучал именно как «вы меня убьете?»), я лишь раздраженно кинул, что на месте объясню и сбросил. Два процента. Я выключил телефон, игнорируя сотню сообщений.

Пришлось одолжить денег у Анафемы на такси. Она попросила меня о том, чтобы я в ближайшее время с ней встретился. Кивнув, я попросил её вызвать такси. Ощутил себя кретином.

Возможно, я и есть кретин.

Воспоминания залезали в голову обрывкам, и не сказать, что хоть одно из них было полезным. Анафема спросила, точно ли со мной все в порядке, потому что «у тебя такое лицо, будто ты проглотил слизняка». Я сморщился ещё сильнее.

В голову проскальзывали воспоминания странного чувства потерянности. Будто бы я был в чужом теле, в чужом мире, смотрел на все чужими глазами и даже приблизительно не мог понять, кто я и что я. Человек я? Машина? Гребаный фикус в кабинете Босса? Кто я?

Я ощутил то чувство первобытного страха.

Примерно такое Вы ощутите, когда сядете поздним вечером в автобус, где половина освещения будет съедено тьмой и, как только двери закроются, Вы поймете одну истину: «Вы не доедете до дома. Никогда». А на заднем фоне будет играть первый альбом группы Portishead.

Такое примерно чувство меня преследовало из моих воспоминаний. Чувство смиренной потерянности, отвлеченности от мира и первобытного страха перед непонятным.

А потом я сел в такси и попытался не думать. Таксист был обычным сонным мужчиной. Никаких галлюцинаций. Из проигрывателя играл трек Sweet Dreams. Песня была абсолютно нормальной, но в моей голове снова засверкали, словно искры от того, как птица падает на электропровод, странные воспоминания. Вот моя бентли. Мои кровавые руки, включающие музыку. Заиграл тот же самый трек.

Знакомые любому человеку строчки:

Одни хотят использовать тебя,

Другие хотят быть использованными тобой

А потом со мной будто заговорил то ли не выспавшийся Сатана, то ли очень грамотный программист. В уши будто бы залили модули и программные коды с неясными фразами.

Что-то об убийствах, о выпускании кишок. Голос исказился окончательно и запел мне о какой-то одноногой женщине и бабочках-убийцах с клыками. Бабочки, которые заползают гусеницами в тело и вылазят через глаза, заставляя их вытекать.

Я сощурился. Я сказал:

— Можно попросить переключить трек?

— Хм? — водитель удивленно вздернул брови, но трек переключил. Заиграл «Narcissistic Cannibal», только не оригинал, а какой-то кавер с женским вокалом. — Всем она обычно нравится.

— Песня хорошая, — согласился я, — просто плохие воспоминания.

о гусеницах-убийцах, которые роют в твоем теле ходы и откладывают личинки.

— О, понимаю. Песни и запахи самые мощные вещи, провоцирующие воспоминания.

— Ага.

Надеюсь, запах крови не спровоцирует во мне воспоминание о том, как я режу Хастура.

По крайней мере, я не убил Босса. Надеюсь, что и не пытался.

Девушка запела:

Не хочу хитрить и порочить тебя,

Осквернять свой дух, полагаясь на тебя.