Прочитал на нем надпись:

с экстрактом Японии и кишки.

Моргнул и потряс головой. Открыл глаза. Прочитал:

с экстрактом японской вишни.

Затаил дыхание.

На нос снова упала холодная капля и в глаза отдалось чем-то красным. Я осторожно поднял голову и заметил, что с тропического душа на меня капала кровь. Я зажмурил глаза и снова потряс головой. Открыл их.

Кровь продолжала капать на меня. Я опустил взгляд вниз и заметил, как она смешивалась с водой, приобретая розовый цвет, смываясь в канализацию. С осторожностью я сделал это ещё раз. Зажмурился. Попытался сказать себе, что это просто галлюцинация. Я ощутил сильный запах ржавчины и боязливо поднял голову вверх. Открыл глаза.

На меня продолжала капать кровь. Обильнее и быстрее. На мои лицо, плечи и ключицы.

В испуге я дернулся назад, ударившись лопатками о стеклянные дверцы кабинки. И с ужасом пялился на то, как кровь капала вниз, смешиваясь с водой.

Сердце колотилось у меня в глотке. Я выключил воду и хаотичными движениями, едва не выломав бедные дверцы, чуть не вывалился наружу. Легкие обжег холодный воздух. Я стащил белое полотенце, наспех вытирая своё лицо и плечи, с ужасом обнаружив, что на нем действительно оставались красные следы. От крови. Она продолжала обильно капать с тропического душа.

В дверь постучались.

Азирафель спросил, всё ли у меня в порядке.

в полном порядке.

Этого он, наверное, не услышал.

Ведь его никто не слушал.

Следующий элемент пазла — я думал, он шел ровно за тем воспоминанием в душе. Вот я сижу в комнате. Наверное, гостевой комнате Азирафеля — думал я своим очень хреново соображающим мозгом. На мне был накинут халат (не мой) и кожа была распарена. Мне легко дышалось. И я подумал, что это был просто кратковременный бред. Сейчас придет Азирафель, я успокоюсь, нормально задышу и засну нормальным сном.

Внезапно, телефон в моей руке (который, извините, был выключен целые сутки) завибрировал. Я опустил взгляд вниз и заметил сообщение. От Азирафеля. Он писал:

«где ты, черт тебя дери, я не могу найти тебя»

Я пролистал диалог с ним, и заметил, что это уже… сотое сообщение? Их было слишком много. Все без ответа. Более того, с более глубоким ужасом я осознал, что с нашего вечера прошло двое суток. А я сидел тут, после душа, в незнакомой мне комнате и ощутил такой приступ страха, что чуть не задохнулся.

В глазах снова помутнело.

Я хотел (наверное? Я не помню, чтобы я в принципе чего-то хотел) написать Азирафелю, что я, блять, понятия не имею, где я, как ощутил, что запах, стоящий в комнате — запах женских духов.

И вот мое третье воспоминание.

То, с которого началось это утро.

Вот я и вот запах медикаментов. Очень мерзкий и противный. И я лежу, привязанный к кровати. Около минуты я мог только различать, что потолок белый, и я, скорее всего, был занавешен шторой (меня тут резали, что ли?). Повернув голову, я заметил висящую на кольцах белую штору. Жгуты плотно фиксировали руки и ноги. Я, с трудом сфокусировав взгляд, приподнял голову, которую распирало какое-то внешнее давление. Из вены торчала игла и продолжалась голубеньким проводком. На запястье снова был бинт.

Я замотал головой.

Чудесно. Отлично. Я валяюсь в больничной палате, привязанный и под капельницей, и не помню нихрена кроме того, что я, кажется, потерял несколько суток.

Упав головой на подушку, я подождал какое-то время. Попытался найти камеры. Нашел. Эй, вы, придурки, вы должны следить за мной, так какого хера я проснулся, но вы до сих пор меня не отпустили?

Я попытался это сказать, но сорвался только на сип, а потом — на кашель.

Горло болело. Глаза болели. Голова болела. Не так, как обычно. Это другая боль. И на фоне всех мои приступов эта боль даже кажется приятной.

Я Вам говорю, все мазохисты — они некогда жили в такой страшной агонии, что та физическая боль, которую они просят, чтобы им причинили, кажется им приятной. Знаете, почему? Потому что она идет на контрасте с воспоминаниями о той, ужасной, постоянной, не прекращающейся боли. И в этом есть особое удовольствие — осознание, что тебе уже больно не так.

Ладно, не время рассуждать о мазохистах, когда мои руки и ноги привязаны к кушетке.

Я дергаю рукой. Ничего. Руки плотно зафиксированы. Я один раз оказывался в ситуациях, когда был подобно зафиксирован, но тогда у меня было хоть какое-то оружие, хоть что-то, чем можно перерезать это дерьмо. Мало-мальское место для маневра.

Я снова дергаю рукой и обвиняющие смотрю в камеру. Гребаные твари, я тут.

Потом я смотрю на время на часах, которые по счастливой случайности обнаружил.

04.13

Отлично. Разве не должны за всем этим следить те, кто на дежурствах? Хоть кто-то, мать твою, хоть кто-то.

Я пялился в потолок. Мне кажется, что прошла вечность, но когда я посмотрел снова на часы, там только сменилась последняя цифра. 04.14. Прямо на моих глазах. Так, ладно, кажется, никто не придет ко мне и не объяснит что, черт возьми, здесь происходит. Остается надеяться, что это хоть Лондон, а не чертовоматерные острава, как завещал Набоков.

Я поднял голову, оглядывая доступные мне вещи. Мне повезло, что меня не перевязали за грудную клетку, иначе я бы точно остался валяться в таком положении до того момента, пока эти кретины не додумались бы меня проверить. Слева от меня только капельница и прикроватная тумбочка. На ней лежали мои очки. Немного поцарапанные, но, в целом, выглядели нормально. Слева — столик со стальным подносом. Чуть не заставив свой хребет желать моей смерти, я приподнял голову ещё выше. Ага, кажется, мне ещё и что-то зашили. Ножницы, нитки, игла, скальпель и что-то ещё. Хотя оно все чистое. Не знаю, забыли забрать? Может, меня недавно сюда кинули?

Не могу сказать, помог ли мне Сатана в моих ерзаниях, как рыбешка на суше, но, кажется, это заняло у меня большее десяти минут — мои попытки сбить этот хренов поднос. Когда у тебя из рабочих частей тела только голова и плечи, любой жест покажется монументальным феерией неловкости.

Так или иначе, но поднос, все-таки, смиловался надо мной и периодически ерзал в мою сторону, пока с лязганьем не свалился на меня, огрев ножницами по лбу.

— Чтоб я ещё хоть раз пил против показаний, — процедил я, зубами ухватываясь за ручку упавшего около моего лица скальпеля. Мне повезло, что это стандартный анатомический скальпель, а не эти маленькие, для разрезов на лице, иначе хрен бы у меня что получилось.

С великим трудом, дернув головой, ощутив всю боль всех голодающих детей в Африке, мне удалось откинуть его ближе к своей руке.

На попытке перерезать жгуты у меня ушло еще десять минут. Когда скальпель чуть не выскочил у меня из руки, грозясь грохнуться на пол, я чуть снова сознание не потерял.

С характерным звуком жгут лопнул, и я облегченно выдохнул, откинув голову назад, и тут же пожалев об этом жесте.