Азирафель молчит. Я молчу. Пялюсь на изображение с камеры. Несмотря на её херовость, несмотря на то, что запись сделана так, будто бы его снимал какой-то очень невменяемый оператор, я узнаю его лицо.

— Ничего не понимаю, — говорит Азирафель так тихо, что я с трудом его расслышал, хотя сначала мне показалось, что я ослышался. Я достаю таблетницу из заднего кармана, которая именно сейчас неудачно вдавилась в кожу. Щелкаю её. И выпиваю успокоительное, запивая водой, стоявшей в графине, едва не проливая её на себя.

— Было бы странно, если бы ты понимал. Всё становится ещё смешнее, если в этих убийствах замешан мой отец. Этот парень, — я тыкаю пальцем на изображение на камере, — просто посредник. Хорошее хобби себе мой папаша нашел на старость лет. Отравлять жизнь мне, путем убийств девушек, с которыми я переспал. Старый пидор, — я сжимаю челюсти так, что мне кажется, будто бы я мог их сломать. Не знаю, зубы или челюсти, что-то я явно мог.

— Возможно ли, что убийства твоих роди…

— Нет, — я качаю головой. — Там что-то другое. Кто-то другой. Кто-то, кому выгодно сместить меня с моей работы. Скорее всего, какие-то наши старые враги. Честно говоря, мне срать было на эти убийства, пока я не понял, что этим занимается мой папаша. Я-то думал его старческая деменция схватит, ан, нет. Мне бы такое здоровье, — я снова делаю глоток прямо из графина с водой, и на этот раз все-таки обливаясь. — Блять, — я вытираю рот рукавом рубашки. — Надо будет наведаться к нашему подлому Бруту.

Я закрываю крышку ноутбука, ощущая, как сердце бьется в глотке.

Мне почти сорок, я хладнокровный убийца, я психопатичен, я живу ужасной жизнью. Я — исчадие ада. И это исчадие ада трясется от упоминания его отца, который умудрился залезть в мою жизнь спустя такой отрезок времени. С моих двадцати пяти он делал это. Зачем? Я не знаю.

Я думаю о том, что я сильнее его по ряду причин. Моя работа, мои связи и моё оружие. Мне уже не тринадцать, я не щуплый подросток со сломанным ребром и выбитым зубом. Я уже сильнее его.

Но от одной мысли меня пробивает такой мандраж, что становится тяжело дышать.

Я внушаю себе, что мне нельзя нервничать, нельзя, это только провоцирует панические атаки и галлюцинации. Пока я в таком состоянии, пока во мне, возможно, водится какая-то дрянь, я должен быть спокоен.

Я вздрагиваю, когда Азирафель кладет свою руку на плечо и говорит:

— Если хочешь, останься у меня. Прими горячий душ. Я постелю тебе в комнате для гостей.

Я киваю.

И не сообщаю ему о моих планах о том, что если после душа мне не станет легче, то мне не нужна будет комната для гостей. Я просто схвачу его в охапку и буду так стоять, пока не отрублюсь.

Когда я встаю, то ощущаю, что мои колени будто бы сделаны из ваты. Но я так сильно держусь за стол, что даже не пошатнулся. Мой взгляд напряжен, мои плечи напряжены, я весь — напряжен. Я пытаюсь успокоить себя тем, что нет никакой гарантии, что это был точно мой отец. Может, у них просто была какая-то интрижка, и он подарил этот медальон. Может, мне вообще показалось. В конце концов, какой ему смысл убивать ради убийств? Разве он не стал бы делать всё, лишь бы я узнал об этом?

Если вы сейчас думаете, мол, эй, приятель, ты опять накрутил себя точно так же, как со своей шизой, снова раньше нужного загоняешь себя в гроб, то я пошлю вас в жопу. Конечно, адекватная часть меня понимает, что это всё какой-то бред, мой отец не может быть причастен ни к чему в моей жизни. Он сидит на условном и ходит, наверняка, под себя.

Скажите мне: выдохни, Энтони, Дж, Кроули, мальчик, который взял своё Дж. от клички отца, потому что все время думал, что он ничуть не лучше своего отца, что он — продукт его воспитания, итог ненависти и злобы. Выдохни, Энтони Дж Кроули, мальчик, который взял себе частичку имени своего отца как вечное напоминание.

Клеймо.

Выдохни — говорю себе уже я, закрываясь в ванной на защелку и стаскивая с себя мокрую рубашку.

Твой отец тут ни причем — говорю себе я, расстегивая штаны.

Это тупое совпадение. Мало ли таких медальонов. Мала ли возможность твоих галлюцинаций — говорю я, пялясь на лезвия.

Это не может быть правдой — говорю я своему отражению. Этому мужчине, который пьян и в полной панике.

Так вот, такой анекдот:

Стучится обострившейся психоз и говорит:

— А надо было слушать доктора.

никогда не угадаешь реакции своей головы, Энтони Дж. Кроули.

Тебя по-прежнему никто не слушает.

Мужчина в отражении смотрит на меня диким взглядом самоубийцы.

========== 15. to cross on this cocaine sickness ==========

свои подумали, что я — чужой.

чужие заподозрили, что я ебанулся.

и все они решили, что я опасен.

Мой отец учил меня: никогда не начинай с чего-то резко.

Хотя для меня сегодняшнее утро началось не то что резко, оно началось с шокового состояния, непонимания и желания выломать себе руки, но я постараюсь начать с двух маленьких кусков пазла, которые едва сопоставимы.

Мои последние воспоминания? О, мои последние воспоминания.

Я стоял в ванной у Азирафеля, закрыв её на замок. Будь я в себе, то обратил бы внимание на запах, на то, как аккуратно сложены полотенца. Подумал бы о том, чем может кончиться ночь, и хочу ли я такой концовки. Но я стоял и с сумасшествием пялился на бритву. Эти многоразовые довольно дорогие бритвы.

Потом поднял голову. Посмотрел на себя в зеркале. Мой взгляд был такой, какой он у бешеных собак. Злой, нихрена непонимающий и очень мутный.

Мои руки тряслись, сердце билось в голове так, что я слышал только его ритм. Изображение плыло и двоилось.

Моя таблетница.

Я нащупал её в уже снятых штанах и снова закинул в себя нейролептик и ещё одно успокоительное. Убедился, что это уже точно мой. Не кетанов и не тот, что я взял у Босса.

Снова повернулся к зеркалу.

И увидел там простого неудачника.

Мальчика, который всю жизнь только и делает, что доказывает окружающим свою силу и вымещает свои детские обиды. Неудачник со сломанной психикой.

Я моргнул. И, сняв белье, залез в душ. Поставил воду погорячее, хотел расслабить мышцы.

Ага. Да. Правильно. Вы абсолютно правильно меня поняли.

Я, Энтони Дж. Кроули, больной ублюдок, который до сих пор был пьяным и под слоем паники и неясным взглядом, включил воду погорячее. Чтобы мне стало жарко.

Решил добить, так сказать.

Я не думал об этом, не думал о том, что мне нельзя совмещать жару и алкоголь, я двигался как на автомате. Просто думал, что это поможет мне расслабиться.

Я откинул голову назад. Попытался дышать ровно. На мой лоб упала холодная капля с тропического душа. Я выругался. Ненавижу эти штуки — вечно с них капает остывшая вода.

Я провел рукой по мокрым волосам, по шее, застыл на секунду. Дышать становилось труднее, мысли в голове хаотично крутились, завязывались в морские узлы. Я открыл глаза. Посмотрел на небольшую полочку. Стоял шампунь, гель, мыло, какие-то ещё баночки. Я глянул на гель для душа.