Азирафель собрал вещи и уехал в тот же вечер. Он остался на ночь у своего друга, а на следующие сутки с трудом вернул своё место в общежитии (помогло упоминание имени его отца, пост которого был уже не просто громким, а пугающим). В любом случае, до выпуска осталось меньше года, а Азирафель пребывал в полной панике.

У него были сбережения, и их даже хватило бы на квартиру. Ему повезло ещё в плане того, что он поступил по гранту, и ему не надо было платить за обучение и за общежитие, которое покрывала стипендия. Но всё это было каким-то немым ужасом.

Азирафель, привыкший к роскоши и деньгам, с великим трудом отвыкал от дорогих бутиков и хорошего алкоголя. И теперь я понял, почему он больше не покупал бренды. Просто отвык. Просто не хотел иметь с этим ничего общего. Это просто остаточный след его прошлой жизни, напоминание — поэтому он больше этого не делает.

Совершенно обыденным голосом Азирафель сказал мне: на какое-то время я подсел на наркотики.

Я поморщился.

Он сказал это таким будничным тоном, что могло стать не по себе. Не так люди говорят о своих прошедших наркозависимостях. Даже об отце он говорил с большим эмоциями, чем о наркотиках. Теперь я представляю масштабы отвращения к отцу, если на фоне него даже наркотики блекли.

Вместе с этим он стал часто искать на свою голову неприятности в виде стычек в подворотнях. Он обожал драки. Но вместо того, чтобы записаться на бокс, он выбрал это. Я знаю, почему. Бокс — это прежде всего согласие на разбитый нос. Это добровольность. Азирафель искал другого. Он искал власти. Утверждением своей силы над другими.

На тот момент ему помогала его девушка. Она оплатила реабилитационный центр. А через три месяца они расстались, потому что Азирафель, все ещё отходя от всего этого, был просто бешеным. Мог рявкнуть из-за любого напоминания хотя бы косвенно связанного с наркотиками, любые косые взгляды или сигареты вызывали у него отвращения и очередной скандал.

Сразу же после этого, с его дипломом и едва отступившей наркозависимостью, он пошел проходить какие-то там курсы повышения квалификации для работы в полиции. Отучился, получил работу. И через год к ним перевели Гавриила. На самом деле, он был в ещё более шоковом состоянии, чем Азирафель. Они просто договорились встретиться после работы. Стоя в какой-то забегаловке и глядя друг на друга как напуганные звери, никто не знал, что нужно было сказать. И Азирафель начал с главного вопроса: «почему ты удивлен? Это ты был любимчиком наших родителей, не я».

Гавриил допил кофе, нахмурился и сказал:

— Не думал увидеть тебя в органах. После того, что ты творил на работе отца, после твоей наркозависимости — не спрашивай, откуда знаю — я не..

— Нет, спрошу, этого даже на работе не знают. Я всё закрыл. Любые упоминания.

Гавриил махнул рукой и смял стаканчик из-под кофе.

— Твоя прошлая девушка — сестра моей подруги. Так вот… я не думал, что человек, который буквально жил незаконной деятельностью, внезапно окажется… тут.

— Ты так говоришь, будто не знаешь, как тут всё устроено.

Проблема в том, — объяснил мне Азирафель, — что он пошел в полицию из-за двух обстоятельств. Страх тюрьмы, который остался как рефлекс, должен был уменьшаться, работая там, где легче можно будет замазать все свои косяки, если коснется. Он хотел прикрыть себя полностью. Найти себе оправдание.

Позволю заметить одну забавную вещь.

Мы оба нашли те места, где наша странная любовь к не совсем законным вещам могла бы быть уместной. Удивительная продуманность.

Как выяснилось, Гавриил, после ознакомления с издержками работы отца, ощутил острое непринятие к подобному. Азирафель лишь пожал плечами. Он узнал об этом еще от неоновых ангелов. А тогда его отец был простым депутатом. Что там теперь он творит на должности вице-мера он знать не знал, да и не особо хотел.

— Так вы что, — говорю я, болтая оставшиеся капли вина в бокале, — объединились на общей ненависти?

Азирафель выдохнул и допил свое вино, чтобы прогнать сухость в горле после такого долгого рассказа.

— Нет, — говорит он, — нечего нам было уже объединять. Мы уже были слишком разными. Я, правда, не знаю, откуда в нем такое желание к… власти. Его особые навыки в психологическом давлении. Я так понимаю, это тоже приобретенное после наших родителей. Думая о себе, я совсем не думал о том, какое давление оказывали на него родители. Ожидания и надежды. О, да, они заставляли его ходить по струнке и даже дышать на счет. С самого детства — я мог позволить себе играться с приставкой, а Гавриила в этом же возрасте водили на курсы постановки речи. С самого детства он должен был звучать как диктор на радио. В общем, нам обоим досталось. Так что… я не особо должен удивляться его любви к психологическому насилию. Он просто проецирует поведение родителей на них, — Азирафель пожимает плечами, вертя меж пальцев ножку бокала.

Мы замолкли, пялясь в наши пустые бокалы. Я старался переварить всю информацию. Нет, давайте по-честному, я никогда, понимаете, никогда не думал об Азирафеле как о инкарнации Иисуса в облике заебанной девы Марии только с членом меж ног. Никогда, хорошо? Я никогда себя не обманывал.

Я даже догадывался о причинах того, почему он выбрал полицию. Почему он выбрал именно работу с особо тяжкими. Его руки искали насилия, а душа — спокойствия. Фиксация власти. То, чем мы занимаемся с ним изо дня в день.

Я всегда это знал.

Но было что-то по-особенно странное в осознании того, что он хотел подорвать пост своего отца, а потом сидел на наркотиках и дрался в подворотнях. Ага. Понятно.

нихрена не понятно.

Замолчи ты.

Я облизал пересохшие губы, которые, кажется, склеились намертво и, потянувшись к бутылке, обнаружил, что она пустая.

— Я принесу ещё? — мой голос звучит так, будто бы я читаю собственный приговор к смерти.

— Милый, тебе нельзя.

— Можно.

— О, Дьявол…

— Кто звал меня?

— Энтони, блять, мы тут не в игрушки играем. Тебе же не просто так запретили алкоголь?

— Анафема просто боялась, что у меня…

Я резко заткнулся и уставился на свои руки. На кольца. На ногти отполированные до того, что в них можно было увидеть свое отражение.

— Что у тебя что? — Азирафель хмурится. — Энтони Дж. Кроули, мне надоели твои секреты.

— Во-первых, это не секрет, во-вторых, она скорее всего ошиблась, в-третьих, алкоголя стоит опасаться только в том случае, если ещё будет жарко. Мне, лично, вообще не жарко.

— Кроули.

— Не смотри так на меня.

Он хмурится ещё сильнее, звякнув вилкой в его руках о тарелку.

— Ладно, мать твою, ладно. Возможно, она так подумала, я тоже подумал, но мы оба решили, что это ошибка и, скорее всего, так и есть, но если тебе интересно наше, попрошу заметить, неверное предположение, то вот оно: мы просто подумали — позволили себе думать — что у меня, возможно… — я выдыхаю, глубоко вдыхаю и говорю, как будто продолжаю дышать, а не говорить: — шизофрения.

Азирафель поджал губы. Его брови удивленно вскинулись вверх.