с небольшими оговорками.

но разве это имеет знание?

Я качаю головой.

Мы сидим так вплоть до того, что на улице темнеет, и он шутливо предлагает свечи. Я так же шутливо соглашаюсь. И он приносит свечи. Я щелкаю своей зажигалкой, и я могу видеть, как свет от огня касается лица Азирафеля. Ему так идет этот теплично-медовый оттенок. В таком освещении всегда кажется, что все находится на пределе интимности. Будто бы человек перед тобой раздет, обнажен, как оголенный нерв, и все его мысли, эмоции и чувства — они отображены так четко, что можно прочесть все, вплоть до того, о чем он думает сейчас.

Азирафель снова садится на свое место. Мне кажется, он предельно спокоен, но так же ощущает какое-то напряжение. Чувства, которые не показаны. Слова, которые не сказаны.

есть ли что-то, что сокрыто тобой от меня, свет очей моих?

есть ли что-то, что ты умалчиваешь от меня так же, как и я умалчиваю своё психическое состояние, душа моя?

есть ли хоть что-то, что мешает нашим рукам найти друг друга, нащупать в этой тьме наши человеческие черты? есть ли в нас что-то человеческое?

расскажи мне, моя любовь.

Я медленно моргаю и веду плечом, пытаясь сбросить какую-то странную поволоку будто бы бреда. Такое состояние сопровождает тебя, когда ты просыпаешься от головной боли ночью. Ощущение потерянности, болезненности и бредовости происходящего. Будто ты сам — всего лишь частица сна.

Он улыбается.

Столько тайн, что ещё не раскрыты. И я говорю:

— Слушай, ты ведь никогда не рассказывал мне о своем детстве. Это нечестно, — я болтаю в бокале вино, и Азирафель странно вздрагивает, с какой-то особой нерешительностью поднимая свой взгляд на меня.

— Ты тоже без особого энтузиазма рассказал мне о своем. И не сказать, что в подробностях, — Азирафель выдыхает и не трогает свой бокал. — Ты даже не пытался узнать окольными путями?

— Нет, — я качаю головой. — Я никогда не пытался вклиниться к тебе без твоего согласия. Я не хочу совершать насилие над нашими отношениями. Всё добровольно. Ты знаешь.

— Почему тебе это интересно? — резонно спрашивает он, изгибая бровь. Он смотрит на меня так, будто бы предельно устал. Но он не уходит, а значит, мы можем продолжать до тех пор, пока кто-то из нас не сдастся.

Я пожимаю плечами, поджав губы, окинув беглым взглядом комнату. На столике лежит открытая книга. Сверху — очки, чтобы страница не перелистнулась от возможно сквозняка.

— Когда я сегодня спросил про нашу разительность, я подумал почему-то о том, что ведь мы, кажется… повернуты на одном и том же.

— О чем ты?

— О насилии, Азирафель.

Его взгляд не меняется по отношению ко мне. Его плечи, кажется, почти не напряжены, но он держит руки в замке — попытка отгородиться, закрыть свои эмоции. Попытка не сдать себя с потрохами.

— Расскажешь мне? — продолжаю я, поглаживая пальцами рукоятку серебряного ножа. Она холодит кончики пальцев. Так приятно и так знакомо. Вес убийства под твоими руками. Пистолеты, ножи, дробовик, винтовки — полные ярости дикие твари, подвластные тебе, стоит только их коснуться. Удивительные изобретения.

— Мой отец — вице-мер Лондона.

Я вскидываю брови, пораженно смотря на него исподлобья. Я все думаю, что его серьезное лицо преобразится. Он улыбнется и скажет, что это шутка. Я жду. Жду. Жду. Ничего не происходит. И я понимаю, что он не шутит.

— Оу… то-то я думал, у вас глаза похожи, — я нервно улыбаюсь.

— Ты его знаешь?

— Я знаю всех политических шишек. И они знают меня. Азирафель, мы работаем с ними. О таком, конечно, не говорят вслух. О таком формате работы. Ведь даже у стен есть уши.

— Ты… Он что-то заказывал у вас?

— Ну не у вас же, Азирафель, ради Дьявола. Вообще-то у меня тут шоковое состояние, а не у тебя.

— Нет, я просто… знал, что вы работаете на политическом уровне, но я все время забываю об этом, потому что… ты почти ничего не говоришь об этом.

— Нам нельзя. Негласное правило: Сделал и забыл. Да о таком и помнить не хочется. Скукота лютая. Вся работа основывается на… Впрочем, неважно. Почему вот ты не говорил мне о таком? И почему ты… работаешь в полиции, в таком случае?

Азирафель тяжело выдыхает. Так, будто бы говорить он об этом не хотел, да чего уж там — судя по его лицу, он даже вспоминать этот факт не хочет. Будто ему было противно. Может, так и было. Он сделал небольшой глоток вина, причмокнул и посмотрел в сторону. Я посмотрел туда тоже, но ничего интересного не нашел. И я вернулся к его лицу.

— Гавриил тоже работает в полиции.

— И что?

— Он мой брат.

Мои брови снова стараются всеми силами заползти на мои волосы. Мне кажется, что у меня даже веки заболели от такого резкого их скачка.

— Брат? Гавриил? Твой? Ага, — я киваю. И с надеждой уточняю: — сводные?

Азирафель качает головой, выдохнув.

— Родной.

— Оху-е-е-еть, — моя подушечка пальца соскользнула по лезвию ножа, и я пораженно моргаю, продолжая пялиться на Азирафеля. На какое-то мгновение мне стало неловко за то, что я не узнал этого раньше. Нет, пару раз я спрашивал его о детстве, семье, но он все время либо отшучивался, либо уходил от темы. Я даже и не думал, что в этот раз он решит рассказать мне. Может, сегодня и для него все куда ближе и интимнее, чем обычно. Даже он сдается под прессом этого напряжения меж нами. Нашими взглядами. Существом. — Но вы же не… не занимаете никаких очень крутых должностей? Не зарабатываете бешеных денег? Ты даже не живешь в хоромах! — я всплескиваю руками, будучи уверенным, что дети таких личностей как минимум обитают в пентхаусах. Нет, ну, Гавриил, может и обитал там — его одежда была на одном уровне с моей, так что… Но Азирафель? Дьявол, Азирафель похож на самого обычного рабочего (если не лезть к нему в душу и не нащупывать там садисткие наклонности, но это совсем немного другое, мы не об этом).

Азирафель кивает. В конце концов он откидывается на спинку стула и смотрит мне в глаза.

— Трудное детство, — говорит он. — Не настолько, конечно, как у тебя. Иногда я думаю о том, что ты — это гиперболизированная версия меня.

Я опускаю взгляд в свой бокал.

Вот почему мы сошлись. Иначе и быть не могло.

Он улыбается, будто бы вспоминает что-то приятное, когда говорит:

— Как ты мог заметить, Гавриил выглядит раз в сто лучше меня, и..

— Ну, я бы так не ска…

— Кроули, — он прерывает меня укоризненным взглядом. — Никто не будет отрицать, что Гавриил выглядит как альфа-самец. У него есть все: лицо, фигура, рост. Просто Гавриил… Удался. А я был просто обычным. Проблема в том, что сын отца с таким статусом должен быть как с картинки. Это было про Гавриила. А я всегда был так, в довесок. Гавриила обожали. А я был всего-то придатком к нему. Мы с ним с самого начала и не сдружились. В девять я узнал, как выглядит мой отец в реальной жизни. До этого — фотографии и портреты. Хотя тогда он был ещё просто депутатом. В общем, наверное, я жил неплохо, если сравнить с тобой. За мной ухаживала прислуга. Гавриила таскали по всем возможных кружкам, курсам, готовили к поступлению в Оксфорд.