«люди без имен всего лишь статисты и они не имеют жизни. они не чувствуют».

Хотя, наверное, и это можно найти в интернете.

Я хмыкаю.

Мои навыки — совокупность статей из интернета. Ничего более. Ни о каких мозгах и речи быть не может.

синдром самозванца.

Я одергиваю себя. В последнее время я думаю о странных вещах.

— Может быть, полицейским? — доходит до меня голос Азирафеля, и я рад, что на мне очки, из-за которых он не смог заметить, что какое-то время я его не слушал.

— Я?

— Ты, — он улыбается. — Гавриил тоже довольно жестокий в работе. Вы бы с ним сработались.

— Жестче тебя?

Азирафель морщится так, будто это могло его оскорбить. Правда всегда жалит неприятно. Правда, от которой Азирафель пытается убежать, но его руки изучили пару статей из интернета, так ведь?

— Он использует психологистическое насилие, — внезапно говорит он, моргая и смотря куда-то вперед себя. А потом поднимает взгляд на меня. — Ему почти пятьдесят, он на десять лет старше нас с тобой. Знаешь, чему за это время он научился? Ты говорил, что убийства — это смилование над жертвами. Видимо, он тоже так думает. Я не знаю, как люди после него с ума не сходят.

Я пораженно моргаю, вздергивая брови.

Даже так? Он мне показался слишком для полиции, своим взглядом и манерой поведения, с самого начала в нем что-то было за гранью понимания. То, что я увидел в нем — это я вижу в себе, когда замахиваюсь железным молотком над чьей-то головой. Только я не живу в этом постоянно (наверное?), а он — да.

Внезапно Азирафель хватает меня под локоть, делая шаг вперед. Прижимает так тесно, что, мне кажется, я могу ощутить, как вздымается его грудная клетка от дыхания. Он говорит мне на ухо:

— Один подозреваемый после его допроса повесился, — шепчет он мне на ухо, и меня пробирают мурашки от его дыхания. Или от слов? Я не знаю. Мне хочется зажать его в углу и ощущать его дыхание у своей шеи, пока будут происходить разного рода неприличные вещи, которые не должны происходить в музеях. По крайней мере, в таких. — Он даже не был виновным, как потом оказалось. Он довел его до самоубийства словами, понимаешь?

Я рвано выдыхаю, продолжая держать голову чуть опущенной. Так, что его губы в миллиметре от моего уха. Так, что его дыхание заставляет уже мое дыхание сбиться.

— О, я понимаю. Мой Босс такой же, — говорю я, пытаясь прийти в себя, но пока он прижимает меня за локоть к себе, пока дышит у самого уха — я не могу. Моя спина в мурашках. Кажется, что даже волосы на руках дыбом встали. Сердце подскакивает к глотке.

— Только Гавриил — не босс преступной организации, понимаешь? Гавриил — психопатический ублюдок. Как ты, Кроули.

— Мне воспринимать это как комплимент? — усмехаюсь я, аккуратно поворачивая голову к нему. И вот наши лица в таком неприличном расстояние друг от друга, что я кидаю беглый взгляд на зал, в котором мы находимся. Никого. Отлично.

— Для сферы твоей работы — несомненно. Но Гавриил — другой.

Его дыхание на моих губах. И он отпускает мою руку, подходя к стенду с какими-то орудиями пыток и брошюрами с распечатками мозга человека. Там что-то написано мелким шрифтом о деформации черепа. Что-то, на что мне насрать. Но Азирафель любит все это: связь внешних признаков с внутренними.

Мои скулы и любовь к препарированию острыми ножами чужих животов.

Мои длинные руки и извращенная тяга к пистолетам.

Есть ли в этом хоть какой-то смысл?

Я выдыхаю, стряхивая руки так, будто на мне было какое-то дикое напряжение.

Да, черт возьми, было. Мы были так близко, что я детально рассмотрел цвет глаз Азирафеля. Даже сквозь стекла очков я смог это сделать. Его дыхание — ягодная жвачка. Немного кофе. Сегодня никаких сигарет. Хоть что-то.

— Ты рассказал своему Боссу? — спрашивает он максимально безразличными тоном. Вы, если бы проходили мимо, подумали бы, скорее всего, что ему насрать. Я знаю, что он просто выполняет мою просьбу. Не обсуждать всю эту дрянь, а даже если и коснется — то говори об этом, как о прогнозе погоды на завтра. Не придавай этому значения. Не дай мне впитать твое волнение. Я — твоя ответная реакция. Дай мне быть спокойным, потому что спокоен ты. Успокой меня, пока я не сожрал сам себя. Мои клыки так чешутся.

— К сожалению, — говорю я, становясь по левую сторону от него. Смотрю на эти плакаты. Связь внешнего с внутренним. Знаете, откуда это пошло? От того, что нас формируют поступки родителей. Мир, на который мы смотрим, реакции, которые мы считываем, кусочки личностей людей, которые нам понравились. Мы — репрезентация поведения наших родителей. Внешние формирует внутреннее. Вот откуда этот Чарльз взял свою идею. Вот чем вдохновился.

— К сожалению? — он вздергивает бровь. Продолжает пялиться на мелкий шрифт. Я с трудом его читаю сквозь стекла очков.

— Я подумал, что надо пока оставить их в стороне. Это все, конечно, хорошо, но я не хочу сейчас им доверять хоть что-то. Пускай немного подождут, пока я сам со всем не разберусь.

Он поворочается ко мне. Смотрит на меня так, как не смотрел ни на один экспонат здесь. Будто я тут главный криминологический экспонат. Самое прекрасное и жестокое оружие. Так и есть, дорогой. Я дергаю рукой. Неосознанно, будто пытаюсь стряхнуть с себя что-то.

— Ты думаешь, что они могут быть как-то связаны с…

— Они — нет, но все это влияет на них. Мой Босс перестает мне доверять, начинает вести странные игры. Я не хочу быть для ним объектом их карательной психиатрии. Пускай не вмешиваются.

— Удивительно, но ты говоришь так, будто ты никак с ними не связан.

— Ну-у-у-у-у, — я хмурюсь, поджимая губы. Снова смотрю на свои руки. Длинные руки. Скольких я ими убил? Бесконечно. Это бесконечно. — Извини, милый, но я не могу не использовать то, что они мне сами дали.

— Власть?

— Очень догадливо с твоей стороны, — я усмехаюсь. — Они ставили меня всегда выше всего. Теперь это их проблемы, не мои. Я просто хочу продолжать делать свои дела. Я не хочу ступать туда, куда они хотят меня затолкнуть из-за своих бредовых идей. Иногда мне кажется, что если у кого-то и есть шизофрения, то только у моего Босса.

— Разве это не так? — Азирафель пораженно моргает. — Не то чтобы я хорошо в этом разбирался, но у всех людей, которые владеют таким, наблюдается она. В разных проявлениях и формах, но всегда. Не хочу тебя расстраивать, но иметь такую власть — это что-то из ряда бредовых идей. А почему ты, кстати, сказал про шизофрению?

Я улыбаюсь ему, поворачивая голову. Чуть склоняю её вправо. Говорю:

— Просто. Просто так, — кладу ему руку на плечо и другой указываю в сторону какой-то импровизированный сцены преступления, — пойдем-ка туда, выглядит так знакомо.

— О, боже, Кроули, только не твои флешбеки.

— Я уверен, это списано по моему случаю. Пойдем глянем, что там написано.

Азирафель устало застонал, однако послушно пошел рядом со мной, не убирая моей руки со своего плеча.

На сегодня нам хватит этих диалогов. Лимит явно исчерпан. Я хочу провести весь день нащупывая опошленную зону дозволенности и слушая его голос.

Никаких диалогов о моем Боссе.

Они не смогут забрать у меня то, что отдали.