Проблема в том, что это невозможно.

— Кроули? Что случилось?

Голос Азирафеля — я слышу в нем ноты волнения. Я снова их слышу. Я даже услышал то, как содрогнулся его голос. Он волнуется. Правильно ли я поступаю? Зачем я снова показываю себя слабым куском говна? Почему я снова делаю это? Показываю лишний раз то, насколько я нуждаюсь в помощи, в том, чтобы кто-то указал мне верный вариант, правильный ответ?

Зачем я снова умоляю его о том, чтобы он остановил меня, не дал мне убежать через задний вход?

зачем?

— Расскажи мне что-нибудь. Что угодно. Только не об убийствах, — прошу его я. Таким голосом, будто бы только что я умер, и кто-то насильно меня заставил говорить. Азирафель знает эту интонацию, ещё он знает, что так я пытаюсь соврать. Соврать ему, соврать себе.

Он молчит. Его голос мягкий, пропитанный нежностью и какой-то сладостью молочного шоколада, когда он говорит:

— Знаешь, я только что дочитал «Волк с Уолл-стрит», и могу тебе рассказать, что я думаю о главном герое. О, а ещё, помнишь, Бети, вот ту самую, у которой ты курил на балконе. Она перезвонила мне. Оказывается, мы были с ней одноклассниками, столько воспоминаний, — он прерывается на выдох, но пытается звучать весело и непринужденно. Я знаю, что он пытается сделать. Он хочет, чтобы я подхватил его настроение. Он хочет, чтобы я разделил его с ним. Хочет, чтобы я перестал врать. Но я не могу. — Я буду здесь, пока тебе не станет легче, чтобы там не случилось, хорошо? Я могу тебе рассказать про то, как в школе я чуть не сожрал стакан. Стекло, представляешь?

— Стекло, да? — я пытаюсь усмехнутся. Пытаюсь улыбнуться.

И вот он, голос Азирафеля, полный истинного ужаса:

— Боже, Кроули, ты плачешь? Что случилось? Дорогой, умоляю, скажи мне?

— Расскажи мне про то, как ты хотел съесть стекло, — прошу его я, кусая свою руку, чтобы заглушить сипы, чтобы не было слышно, как содрогается мой голос, как он дрожит, как я заикаюсь.

— Господи… Я не знаю, что случилось, но, послу…

Он прерывается. Выдыхает. Говорит:

— Стекло, да? Хорошо.

Да, умоляю, расскажи мне про свое детство. Расскажи мне об этом тупом поступке. Говори так, будто все хорошо. Говори так, чтобы я слышал улыбку в твоем голосе. Умоляю, сделай всё, чтобы я мог быть уверенным в том, что ты сейчас счастлив.

Мне ведь, если так посудить, ничего больше и не надо: знать, что ты счастлив, пару бинтов и антисептик. Мне больше совсем ничего не надо.

Пожалуйста, говори так, будто бы всё всегда было хорошо. Говори так, будто ты моя детская радость, моё единственное счастливое воспоминание из всей моей жизни, которое ещё дышит.

Говори, умоляю, так, будто ты счастлив. Дай мне подхватить твое настроение, и начать думать, что я счастлив тоже.

ведь счастлив ты.

И он говорит. Рассказывает что-то такое, наверное, забавное. Не знаю, в ушах шумит, пред глазами все плывет, трясет всего. Я только вслушиваюсь в его интонацию. Выдавливаю улыбку. Молю впервые Бога о том, чтобы это не заканчивалось. Я готов был сделать все, что угодно, только бы продлить момент.

Продлить момент того, как я скрюченный рыдаю в свою ладонь и слушаю голос Азирафеля.

Мне больше совсем ничего не надо.

*

Я прихожу в себя, когда связь обрывается.

Я нахожу себя уткнутым лицом в руль, со сбитым дыханием и трясущимися руками. По-странному легко. Я моргаю, вытирая кулаком глаза. Смотрю на экран телефона. Ага. Азирафель час вел монолог, чтобы меня успокоить, и связь прервалась.

Он перезванивает. Мой голос хриплый, когда я говорю:

— Да?

Тяжелый выдох прорывается едва ли ни сквозь трубку. Будто бы я мог ощутить его дыхание на своей щеке. Будто бы он мог быть рядом. Он говорит:

— Нормально?

— Да, спасибо, мне полегчало. Извини, что отвлек, мне надо се…

— Ты уверен, что тебе надо? Давай ты поедешь домой, я отпрошусь пораньше и приеду к тебе? Побуду столько, сколько ты захочешь? Могу молчать или говорить. Все, что ты захочешь, дорогой.

— Если ты не замолчишь, у меня снова начнется истерика, — я говорю с усмешкой, с нотками смеха, чтобы показать ему, что я действительно успокоился. Это не нервный смех. Это просто наконец найденное за сутки спокойствие. — Послушай, мне стало легче. Мне надо просто в поликлинику, ничего более. Я бы в другой день руку на отсечение отдал бы, чтобы так провести с тобой вечер, но сейчас мне надо побыть одному. Ты это уже…

— Понял, да, — он снова тяжело выдыхает. Мне кажется, он прикрывает глаза и чуть давит на них. Я могу ощутить его напряжение, которое, в отличии от моего, только прибавилось. — Завтра всё ещё в силе?

— Да. Определенно. Завтра всё будет многим лучше. Спасибо.

— Не за что. Отдохни.

Я сбрасываю. Выдыхаю. Закрываю глаза.

Ну и где этот ожесточенный мудак Энтони Дж. Кроули? Я смотрю на себя в зеркало заднего вида. Мне даже не хочется снимать очки, чтобы не видеть своих глаз. Могу представить, что они все покрасневшие и мокрые.

Я снова выдыхаю.

И почему-то не могу нащупать внутри себя привычное напряжение. Будто бы оно пропало после часовой истерики. Будто бы я снова могу дышать. Я вдыхаю. Я могу. Могу дышать.

Хорошо. Ощущение, как после отходняка от наркотиков. Проблем меньше не стало, но дышится легче. Да и в принципе — легче.

Я откидываюсь на сиденье. Смотрю в потолок.

Мне нужно мыслить здраво. Нужно разгрести это. Это не может затягиваться. Это меня сожрет (буквально), если я позволю этому развиваться. Я говорю и о шизофрении (возможной), и об этих гребаных убийцах. Мне надо найти их и проделать то же самое, что мой отец делал с теми девушками в подвале. Не давать легкой смерти.

Смерть — это просто проявление сострадания к убийцам и террористам.

Рука помощи.

и я не собираюсь её протягивать.

Я моргаю.

Стоп.

Ладно-ладно, черт возьми, мне, наверное, следовало бы дослушать Анафему. Она хотела что-то сказать. Нет ведь сто процентного варианта, что это точно шизофрения? Пока я не получил свои анализы, так? Не все ведь провоцирует психозы при наличии у тебя шизофрении?

Ладно.

Хорошо.

Надо успокоиться, не вести себя как гребаный малолетка. От шизофрении никто не умирал, и, в конце концов, не факт, что да, она у меня есть. Выдохни, Энтони, не имеет разницы, шиза у меня или нет, я все равно надеру им всем задницы. Не имеет значения, в каких обстоятельствах и в каком состоянии, Энтони Дж. Кроули ещё ни разу не проебался на своей работе, и он не сделает этого далее.

Ни одного гребаного раза.

так что пошли вы к черту, я достану вас, даже когда буду в могиле.

Я захожу в вотс-ап. Два сообщения от Анафемы. Выезжая из-за подворотни, я открываю их, чуть приспуская очки. Первое сообщение — адрес. Во втором написано:

Послушай меня, Энтони, ничего не гарантирует тебе шизофрению, ладно? Сдай анализы и мы посмотрим. Не во всех случаях психоза она обязательно. Дело в том, как проходит психоз и что происходит после него. Ты можешь мне доверять. Я понимаю, ты боишься этого, но сейчас я не могу у тебе её диагностировать. А ты знаешь, что я никогда не упускаю диагнозы, если они реально есть. Я советовалась с профессором, я изучила кучу всего по поводу тебя. Просто дыши ровно. И пей таблетки.