Я пишу:

я просто чуть в машину не врезался, извини, что сбросил.

Одного Азирафеля хватит в качестве свидетеля моей истерики.

Я не виноват, что у меня нервы не выдерживают. Обычно они чуть крепче. Если бы не это гребаное состояние, вызванное хер знает чем, то я был бы многим адекватнее, черт возьми. Трудно, знаете ли, держать себя в руках, когда твое сознание либо постоянно рисует тебе галлюцинации, либо ты боишься даже своего дыхания. Трудно стоять на земле ровно, когда твое сознание считает, что ты явно находишься в опасности, поэтому оно не выходит из состояния «аварийная тревога» уже несколько суток.

Анафема пишет:

поэтому ты не отвечал час? Энтони, я тебя знаю как облупленного.

Я.

Ладно, может, я немного запаниковал. Я боюсь чертовой шизофрении. Честно говоря, не знаю, чего ты ещё ожидала, когда произносила это.

Анафема.

Как минимум того, что ты дашь мне договорить. Просто сдай анализы и отдохни. Нет более тепличных условий для развития тревожности и страха чем те, которые ты создаешь для них. Ты можешь думать, что тебя это расслабляет, но твоя психика воспринимает это совсем по-другому. Отдохни, Энтони. Всё пока спокойно.

Ага. Спокойно. Если бы так оно и было, то…

…а может, сейчас и вправду все спокойно.

Трудно судить о ситуациях здраво в таком своем состоянии. Не то чтобы я в принципе хоть когда-то бываю здоров, но сейчас всё многим хуже.

Я.

Я и собирался этим заняться. Отдыхом.

Я вбиваю адрес в навигатор. Никогда не думал, что буду молиться на присутствие какой-нибудь дряни в своем организме. Намного удобнее все спихнуть на внешние причины, на другого, чем осознавать, что все происходит из-за тебя. Понимаете ли, в чем проблема, если Вам близка природа психических заболеваний, то, думаю, Вы ясно понимаете тот факт, что их крайне сложно вылечить в первую очередь потому, что проблема в тебе. В твоей голове. Это не вирус, не инфекция. Это не прижечь, не вывести капельницами, не вырезать как опухоль.

Это твоя суть и истина.

Это сложнее всего вытащить, пока ты это провоцируешь. Пока ты и есть проблема.

Было бы так хорошо, будь это сраный наркотик. Я бы переждал какое-то время, а потом, с чистым разумом (насколько это возможно в моем состоянии), вернулся к своей нормальной жизни, и, может, даже нашел бы этих пидоров. Было бы так неплохо, не будь у меня сраной шизофрении.

Больничная парковка почти полностью забита. Все героином обкололись, что ли? Будто бы сегодня парад больных, честное слово. Едва втиснувшись между внедорожником и БМВ, я снова сверяюсь с адресом. Я понимал, что его лаборатория не будет стоять одна в пустыне, окруженная прекрати-полем и коровами, но, все-таки, больница?

Ладно.

Ненавижу больницы. Неважно, сколько бы я раз я там не валялся, сколько бы раз не ложился под нож, я всё ещё ненавижу этот запах и белые халаты. Люди, которые могут спасти твою жизнь. Разве кто-то ещё может вызвать столько недоверия, как люди, обладавшие возможностью и убить тебя, и спасти?

Фармацевтика такая же ниша криминала, как и мы.

Я говорю это Вам как человек, который знает о внутренней системе фармацевтики. Хотя мы сейчас не о них, мы о врачах.

Ладно, черт с ними.

Третий этаж. Триста двадцать пятый кабинет. Ага.

На этом этаже воняет ещё сильнее, чем на других. Я морщусь. Запахи процедурных кабинетов — это антоним запахов с тех мест преступлений, с которых я ухожу. Две крайности одинаково отвратительных запахов. Ни черта приятного.

Я постучался перед тем, как зайти. Я открываю дверь, ощущая, как запах въедается ещё сильнее. Хочется надеть противогаз.

Парень, возраста Анафемы, младше меня на десяток лет, в белом халате стоит согнутый над столом, копается в чем-то и не обращает на меня никакого внимания. Я снова стучусь, и он испуганно вздрагивает, подпрыгивает на месте и задевает локтем какую-то пиалу с чем-то. Он выругивается себе под нос.

Я стою, смотрю на него и не совсем уверен в том, что он мне ничего не перережет. Например, вены.

Я закрываю дверь.

— Ньют, да? Не знаю, как вас там по фами…

— Ньют, да, — перебивает он меня, подняв какие-то сомнительные приборы с пола и закинув их в контейнер для дезинфекции с тяжелым выдохом. — Вы мистер Кроули, да? Анафема предупреждала о вас.

— Можно просто Кроули? — махаю рукой я, оглядывая лабораторию. Все такое светлое, что у меня болят глаза даже сквозь стекла очков.

— Просто по фамилии? — вздергивает бровь он, поправляя очки в такой иронично-толстой оправе, что это даже смешно.

— Ага. Я привык. Не думал, что ты работаешь в больнице, думал, что у тебя что-то вроде… ну, собственной лаборатории.

— Так и есть, — с выдохом, отвечает он, кивнув, оглядев пространство около него. — Это больница моего отца. Вы хотели сдать анализы для…

— Проверить, нет ли чего во мне… лишнего.

— Наркотики?

— Очень догадливо с твоей стороны, — я оглядываю помещение, — куда садиться?

Он указывает рукой в сторону столика с кучей каких-то пробирок, трубочек, каких-то штук, завернутых в бумагу. Меня коробит. С детства не люблю это херню. Мне кажется, моя голова кружится уже не от того, что моя психика решила станцевать макабр, а просто от вида этого всего.

— Вы употребляете наркотики в принципе?

— Ну… — я выдыхаю, почесав затылок, смотря на стул, на который мне надо бы сесть, а мне только и хочется, что из окна выпрыгнуть. — Типа того. Это на что-то влияет? — с выдохом я сажусь, снимая с себя пиджак.

— Конечно. У наркоманов кровь дольше остается грязной.

— Я бы не сказал, что я наркоман, — я морщусь от этого слова. Вообще-то, наверное, да, я наркоман. У меня и ломок, наверное, нет, за счет определенной цикличности приема этой дряни. — Хотя, да, ладно. Скажу, — все-таки сдаюсь я. Нет смысла врать врачам. Это не то место, где это может иметь смысл.

— В чем конкретно проблема? — спрашивает он, и я расстегиваю пуговицы на своей рубашке, закатывая рукав до сгиба локтя.

— Скажем так, три дня назад, мне, возможно, что-то подсунули. При чем, либо очень мощное, либо что-то в большой дозе. Мы обсуждали это с Анафемой. В общем, типичная симптоматика: галлюцинации, страх, тревожность и другая дрянь. Галлюцинации причем и слуховые, и визуальные. Кажется, ещё и тактильные. Это очень похоже на шизофрению, но… Анафема говорит, что у неё не состыковывается все. Поэтому решил провериться. Я нихрена не помню, что было у меня эти четыре дня назад, так что, — я поворачиваюсь к окну, когда он садится рядом со мной, начиная шелестеть и звякать всеми этими пыточными штуками.

Вот вам вся ирония: человек, который засасывает стекло в глотку, срезает кожу и поливает это все соусом из кислоты, этот чувак отворачивается, когда у него хотят взять кровь из вены.

— Четыре дня, значит, да?

— Три с половиной даже, — шморгаю носом я, продолжая пялиться в окно.

— Это отлично, — говорит он, протирая сгиб моего локтя. Я морщусь. — Большинство сильных психотропных как раз и держаться в крови до несколько суток. Правда, в чистой крови какие-то исчезают уже через три дня, но у людей, которые дружат с наркотиками, это все задерживается до недели. Но даже если и не задержится, — говорит он, на секунду прерываясь, и я морщусь, ощущая давление на вене, — то в волосах это держится куда дольше.