— Я сказал, подранки! Не хочется, чтобы один дополз до их стоянки и доложил, где мы и сколько нас. Разберись с этим.

Вот. Так просто. Ниротиль все еще чувствовал напряжение в плечах и спине, как тогда, когда бросил, словно мешок с ненужным скарбом, едва не утонувшего соратника на землю рядом — им оказался Ясень, уже пришедший в себя и мудро молчащий все время.

Он все еще слышал сдавленное «Тебе не обязательно делать это одному, я встану, подожди» от Ясеня. Он помнил, что руки дрожали — где сердце, или нужно по горлу, или как, как мне сделать это, я никогда не убивал безоружных, я не знаю, как это делается…

Это была новизна другого сорта, он не знал ее до того дня. Но он никогда не отступал назад из чувства страха, и тот раз не стал исключением. Через три месяца он уже возглавлял свою небольшую группу таких же случайно выживших юношей в сотне Гримора, а спустя два года прославился среди воевод и мастеров войны.

Ясень был первым присягнувшим — он никогда не забывал напоминать о том, что должен жизнь своему командиру, хотя вскоре нельзя было сосчитать, сколько и кто задолжал.

И совсем немного времени прошло прежде, чем Ниротиль впервые произнес, обращаясь к новичку, слова «Разберись с этим».

Так всегда говорят, когда не хотят озвучивать, как именно следует разобраться, когда варианты плохи все до единого, один хуже другого. Разве нет?

Стоя перед дверью Сонаэнь Орты и перебирая все способы наказать ее — и спасти свою честь и репутацию, будь они неладны, — Ниротиль сжимал кулаки до боли. Выбор был небольшой. Но поручить его сделать кому-то за себя — кому угодно — он не мог.

Ключ в скважину. Два поворота. Еще есть время подумать, что делать. Но, как и всегда — варианты плохи. Все.

«Разберись с этим», сказал из прошлого сотник Гримор.

— Приходится, — вздохнул полководец Лиоттиэль, поднял голову, набрал воздуха в грудь, расправил плечи и распахнул дверь.

========== Ставка на надежду ==========

Интересно, размышлял Ниротиль, у каждого города есть свои любимые оттенки. Флейя определенно предпочитает холодный синий и темно-серый. По крайней мере, для него это было так. Сколько бы свечей и светильников они ни зажигали, сумрак всегда оставался синим вокруг них.

Сонаэнь была одета в синее. Синее закрытое платье. Такие носили знатные леди из благородных семей Флейи.

— Ты снова читаешь Писание, — заметил он вскользь, — нашла что-то интересное?

— Да. Я всегда нахожу, — был ее тихий ответ.

Ниротиль обошел жену сзади. Синий цвет заставлял ее казаться старше.

— Мы можем поговорить, ты и я?

— Я слушаю, мой господин.

— О нет, не пойдет, нет. Не так. Ты и я. Мы можем поговорить? — он скрестил руки на груди, сел рядом с ее книгами на стол — рост позволял ему, — но у меня несколько условий. Во-первых, ты знаешь мое имя — зови меня по имени. Во-вторых, я постараюсь… Я попробую — я зол на тебя, ты знаешь, но я постараюсь держать себя в руках. Но если не получится, то просто отойди в сторону.

— А если я не хочу с вами говорить, господин мой?

В его планах все было идеально, и такого ответа не предполагалось. Но замешательство долго не продлилось. Ниротиль все же был воином, готовым ко многим неожиданностям.

— В таком случае, я буду говорить сам.

Ее молчание в ответ сделало тишину еще более напряженной и тяжелой. Полководец вздохнул. Что ж, идеальным разговор уже не получался. Он старался не смотреть ей в глаза — она смотрела прямо перед собой, на сложенные на Писании руки. Вся поза говорила о напряжении, о внимании, но она не двигалась.

Как будто, стоило ей отпустить Книгу, он бы за волосы уволок ее прочь в подземелья для пыток и расчленения. Ниротиль открыл рот, но, какие бы слова ни приходили ему на ум, все они были бессмысленны. Что он мог сказать? Должен ли он был сказать, что простит ее, если она попросит прощения? Должен ли был запугивать или угрожать?

— Я чувствую себя виноватой, — вдруг тихо произнесла Сонаэнь, — за то, что не чувствую вины перед вами. Не смешно ли это.

— Да уж, забавно, — фыркнул он.

— Повешение — это больно?

— Умирать всегда больно, я думаю.

— Это быстро?

Лгать Ниротиль просто не мог.

— Нет. Это может быть достаточно долго. На это неприятно смотреть.

Она кивнула, не поднимая глаз.

— Я никогда не видела.

Снова тишина. Но потом Сонаэнь подняла глаза на своего мужа.

— Мне никогда не было с вами хорошо, — заговорила она, выплевывая слова, словно горечь, попавшую на язык, — вы могли бы часами целовать меня, но мне никогда не было бы так хорошо с вами, как от одного его слова.

— То есть, ты хочешь меня разозлить все-таки.

— Вы можете его повесить. Но заставить меня забыть то, что он для меня значил, не можете.

— Я могу повесить тебя.

Произнесенные вслух, эти слова стали реальностью, близкой и простой, фактом, не подлежащим обсуждению. Сонаэнь побледнела. Ниротиль приподнял бровь, чувствуя, как гнев тает в его груди без следа. Возможно, она действительно все еще видела в нем своего сказочного рыцаря время от времени. Только сейчас это был рыцарь-враг, похитивший прекрасную даму. Ему это показалось занятным.

Придворные дамы и знатные леди — насколько знал их Ниротиль, конечно, — редко обманывались насчет глубины чувств своих ухажеров. Они не путали флирт и настоящую жизнь. Сонаэнь этим навыком не обладала.

— Я хочу, чтобы завтра ты была готова утром. Есть прекрасная кружевная вуаль среди твоих вещей — я пришлю ее тебе.

— В котором часу, мой господин?

— Перед полуденной молитвой.

«Вот теперь, — удовлетворенно подумал Ниротиль, созерцая ее лицо, ее дрожащую нижнюю губу и нескрываемый ужас в глазах, — вот теперь ты хочешь со мной говорить».

*

Повешение в Элдойре и в пределах границ всего королевства было делом нередким.

Конечно, некоторые области Поднебесья и княжества особенно отличались. Таильское княжество на севере, например — вся дорога, начиная с поворота на Беловодье, смердела разлагающимися телами: жители окрестных деревень предпочитали свершать правосудие подальше от родного дома из суеверных соображений. А вот Черноземье редко сталкивалось с подобной казнью: в степях вешать было негде.

— По крайней мере, мы никого не пытали, — высказался Сато-наследник, складывая руки на груди и скептически оглядывая площадь перед Дворцом, — помнится мне, как взяли Розовые Ручьи — прибыли Наставники, и ну визжать, ну возмущаться! «Вы их били по лицу, это запрещено», «учинили грабеж, как можно».

— Не может быть, — Ниротиль оглянулся на соратника, удивляясь. Тот уверенно кивнул, подражая отцу даже выражением лица.

— А перестали, когда мастер войны Регельдан со своими приехал. Перевешали они там всех, и никто нам о пытках не напоминал: некогда. Пока вешали, пока закапывали…

В Элдойре казни отныне свершались не в черте города, когда дело доходило до государственных вопросов и приговоров самого Правителя. Вешали в белом городе на стенах или вдоль трактов, отсекание головы происходило сразу за воротами. Ниротиль считал дни до возвращения: ему любопытно было взглянуть на то, как восстанавливается город. С возросшим в несколько раз населением он должен был превратиться в настоящую помойку, опасную и неконтролируемую, но все приезжающие оттуда вестники восхищались чистотой и порядком столицы.