— Попугая. И я не из Сабы. Трис, не упрямься. Самой же надоело здесь.
Она сглотнула, очевидно, пытаясь удержаться от кусания губ и других привычек, могущих вызвать болевые ощущения. Ожогов, кроме шеи и руки, было немного, больше тяжелых ушибов и вывихов, но Ниротиль предпочел бы видеть ее отдыхающей как можно дольше. Она совсем сдала. У госпитальеров же сложно было отдохнуть, не будучи чем-то одурманенным: бесконечная суетливая беготня туда и сюда, странный режим, по которому жили целители, все было помехой. Ниротиль знал госпитальный быт слишком хорошо.
Как и Трис, полгода выхаживавшая его после осады Элдойра. Она никогда не осталась бы с целителями добровольно.
— Почему ты не хочешь назад, домой? — тихо заговорил на ильти полководец. Трис прикрыла глаза, затем выпалила:
— Пока там эта женщина, я не могу.
Ниротиль не мог вымолвить и слова от удивления, он лишь моргал, открыв рот, удивленно созерцая лицо верной соратницы, которая смотрела перед собой с мрачной решимостью. Левая ее рука комкала одеяло. Внезапно она заговорила опять, опуская глаза и лихорадочно перекатывая веревочные браслеты вдоль запястья, как всегда делала, когда нервничала:
-…Ты можешь не верить мне, капитан, но я знаю, что такое верность. Я знаю, что лучше не обещать вовсе, чем обещать — и нарушить слово; я знаю, что такое, когда тебя не любят, но что это за любовь такая, если что-то вообще ждешь взамен? А уж с врагом…
— Трис, я знаю.
— Не знаешь, твою душу, Тило! — она бросила на него короткий яростный взгляд и вновь отвела глаза; обведенные красными кругами, воспаленные, они блестели подозрительной влагой, — ни хрена горского ты не знаешь!
Ответить ей он не мог — он не знал нужных слов. И ее глаза, огромные, страдальческие — Триссиль никогда прежде так не смотрела, тая что-то очень глубокое, невообразимо огромное, чего Ниротиль никогда не видел прежде. Не замечал.
— В общем, я с ней не буду больше говорить, и под одну крышу не войду, — скомканно завершила ружанка свою речь, оставляя в покое свои браслеты, — если бы я пообещала — вот Весельчак просил, но я отказала — верность, то это уже навсегда.
— Или пока не надоест, — попробовал пошутить Ниротиль, сжимая ее горячую руку. Она слабо улыбнулась, моргая медленно и тяжело выдыхая.
— Или так. Но не за спиной. Не в тайне. Бедный ты дурак, капитан. Молодой. Доверчивый. И дурак. Потому что…
— Договоришься, — но нежным пожатием руки он обещал, что слова останутся их общей тайной.
— …потому что веришь тем, кого любишь. А надо любить тех, кому веришь, — и с этими словами он разжал пальцы, но только для того, чтобы опустить руку ей на лоб.
— У тебя снова жар. Я позову Сегри. Наверное, все-таки зараза попала…
Она печально смотрела в сторону, когда он уходил.
Тревожный северный ветер раскачивал петли на виселицах. Флейя оставалась непокоренной. Асуры говорили, с гор она похожа на рассеченное сердце. Мирмендел был залит солнцем, выжигающим посевы на корню, плохо обустроен, но он стоял тысячи лет недвижим, не возводя стен и крепостей.
Он так и остался незавоеванной территорией.
И, думая об оставленных Руинах в самом сердце вражеской страны, Ниротиль поклялся, что однажды он или завоюет город миремов — или погибнет, пытаясь. «Если им угодно будет назвать это войной с язычниками, пусть, — горячо пообещал себе Тило, — да, я был ранен и слаб, я думал, что смогу жить без войны, они звали меня „Миротворцем“, но — клинком или словом, хитростью или правдой, я буду воевать. Я останусь в строю».
С ним будут Линтиль, Ясень, и Трис, конечно. Она поможет понять, зачем и для чего Сонаэнь закрывала его собой от Лияри. Она все объяснит. Когда выздоровеет. У них будет время все исправить. А Сальбунию они забудут.
Ниротиль дышал в болящие от холода пальцы, глядя в сторону своего шатра, когда его осенило. Он поспешил назад к госпитальерам, споткнулся, ногу не вовремя свело болью.
У палатки наблюдалось некоторое неожиданное столпотворение — был даже Хедар, уже вставший на ноги. Полог подняли изнутри, Ниротиль оттолкнул Ясеня, занявшего проход:
— Трис, лиса ты долбанная! Сейчас же отправимся отсюда к нашей стоянке! Там не будет Орты, она в парадном шатре, я ведь там сам теперь не живу! Я…
— Она умирает, мастер, — встал на его пути Сегри, — боюсь, больше я ничего не могу сделать.
========== В память подранков ==========
Очередные сумерки. Очередной день в ожидании. Письма от Правителя, письма с несуществующей родины — родственники жили кто где, и половину их писем Ниротиль мог выбросить, не читая: они все равно писали одно и то же.
Еще один вечер у костра, перед Дворцом, во враждебном мраке Флейи. Из-под тента за ним послышался тихий возглас. Полководец приподнялся, тревожно вслушиваясь.
— Еще дышит, — легла на его плечо рука Ясеня, и он опустился на край бревна вновь.
— Неужели из-за одного ожога можно умереть? — спросил притаившийся под тентом Пастушок Азу. Ясень окинул его хмурым взглядом.
— Можно. От укола булавкой можно умереть, надо лишь знать, куда и как колоть. Командир, лучше бы тебе поспать. Третий день ведь.
— Еще раз подсунешь снотворное — заставлю с землей сожрать, — бесцветно отозвался Ниротиль.
…Ниротиль привык к штурмовым войскам с детства. Он еще помнил себя семилетним мальчишкой — помнил свои игры на перекрестках чуть севернее Сабы, где широкие степные дороги были проезжими круглогодично, или по крайней мере, большую часть года. Для босоногих и чумазых детей не было радости больше, чем встретить случайно проезжающего рыцаря — иногда они забредали на восток от Сальбунии, настоящие рыцари, в доспехах, на больших красивых лошадях.
Были и воины-кочевники, но они всем отличались от закованных в тяжелые латы и броню рыцарей: они двигались легко, сами могли взобраться в седло, говорили на ильти и редко носили кольчуги в повседневной жизни.
И они редко умирали на перекрестках сабянских дорог, как порой этой случалось с заплутавшими раненными рыцарями западных княжеств.
Веселой толпой, борясь с брезгливостью и страхом, окружали умирающего или умершего мальчишки, осторожно пытаясь палочкой открыть его забрало, а если повезет — утащить наплечник или другую деталь доспеха.
Ниротиль помнил то странное чувство, поднимавшееся от живота выше, чувство между страхом и ожиданием, когда он заглядывал в просвет забрала или под шлем и иногда видел глаза — еще живого, еще в сознании, воина.
И запах, конечно. Так теперь пах тент госпитальеров, как бы мастер Сегри ни пытался добиться хотя бы относительной чистоты, сколько бы он ни вытряхивал лично каждую тряпку на легком утреннем морозе.
Точно такими же глазами смотрела Трис на него с щита. Сухой рот ее был открыт, иногда его кривила уродливая судорога, когда она вдруг переставала дышать, и тогда ее глаза становились еще больше, распахиваясь в неподдельном ужасе агонии.
— Только дыши, душенька, — уговаривал ее Ясень, раз за разом смачивающий ее губы, — не сдавайся, ласточка.
Они сменяли друг друга безропотно, не договариваясь об очередности. На исходе второго дня Сартол-младший посетил Ниротиля и почти силком отволок его прочь от койки раненной.
