Ясень тяжело вздыхал, глядя, как леди выволакивают под руки, но, когда он уже собирался покинуть полководца, тот остановил его:

— И мою жену. Леди Орта тоже нужна мне. Она и ее подружка много времени проводили друг с другом. Если эта чудная парочка шлюшек не заставит Лияри вылезти из укрытия, он сам себя обесчестит.

— Мастер, Трельд их уже выкурит скоро… они должны выйти сами. Даже если и нет, я не возражаю, но леди Сонаэнь…

— Заткнись! — он едва удержался, чтобы не ударить оруженосца; но сдержавшись, обрадовался гораздо больше тому, что смог, наконец, совладать со своим собственным пылким нравом.

Ты не осуждаешь ее, думал Ниротиль, потрясенно созерцая лицо самого тихого из воинов. Ты думаешь, я заслужил неверной жены. Вот она, обратная сторона воинского звания: те, кто готов за тебя умереть, считают тебя говнюком при этом и даже не скрывают своего мнения.

— Леди Орта займет место рядом с леди Лияри, — повторил Ниротиль тише, — считай это военной хитростью.

Лицо Ясеня просветлело.

«Трис должна была давно вернуться, — размышлял Ниротиль, меряя шагами шатер Сартола, — что у них там, лабиринты в камнях?». Флейя, военная ставка, была идеальным форпостом, и он не сомневался, Лияри всегда был готов к осаде и нападению.

— Мастер-лорд Сартол просит подмоги! — раздались крики с улицы, — засада! Все за мной!

— Где личная сотня? — полководец схватил одного из воинов Сартола, — они с мастер-лордом или нет?

— Огонь, милорд. Их ждали там, в подземелье. Мы попробуем найти их, если кто-то выжил.

Пальцы Лиоттиэля разжались сами собой. «Личная сотня» вряд ли составляла больше пятидесяти воинов теперь, но он ни одного из них не желал терять. Привыкшие к просторам степей, они были слабы перед флейянами, знающими толк в битвах закоулках крепостей.

— Ты, со мной! — крикнул он Орнесту, и поспешил по улице вниз.

— Щиты, прикрытие! — раздались голоса рядом. С характерным гулким звуком над ними ударились щиты. В некоторые из них звонко вонзались стрелы флейян. Ниротиль шагал, хромая и шипя сквозь зубы, по брусчатке, размышляя, почему Смута обрекла их народ на вечное сражение с братьями вместо объединения — хоть под каким стягом. Щиты не опустились, даже когда воины миновали стену Дворца Наместника. Вряд ли флейяне отличались после всего особым дружелюбием к прибывшим.

В двух кварталах, действительно, наличествовал подземный ход, за который сражались обитатели дворца и осаждающие. Спрятанная в тесной лавке лестница вела на глубину в два роста. Выбитая и чуть опаленная дверь скрипела, раскачиваясь на нижних петлях, наружу выносили тела павших. Раненных Ниротиль не увидел.

— Живые? — спросил он одного из сотни мастер-лорда.

— Никак нет, мастер. Мы пока не можем добраться до выживших. А там воздуха уже и нет почти.

— Кто-нибудь проник внутрь?

— Мастер-лорд отправил с другого хода. Он замурован, но парни разбирают. Мы хотели отвлечь их.

Полководец вздохнул. Облегчение мешалось с раздражением. Ему самому следовало подумать о возможности засады. Дека Лияри ведь был лучником, а значит, для него это самый характерный прием сражения. Но все мысли улетучились, когда из двери выволокли еще одно тело — и сердце воина замерло, в животе резануло болью.

Трельд. Весельчак Трельд. Широко открытые карие глаза смотрят в чужое небо спокойно и уверенно.

— Еще есть кто-то? — полководец подивился спокойствию в своем голосе.

— Раненных мы вынесем, когда будет достаточно воздуха внизу, мастер.

— Так пробейте потолок, ваши души!

— Это усилит огонь, мастер…

Он беспомощен и неопытен в битвах под землей, среди камней и тесных коридоров; его — их — стихия степь, холмы, луга, и только знание, что сам он, хромающий и едва живой, не принесет много пользы, но только будет занимать место, останавливает Лиоттиэля.

Ожидание убивает. Мертвецы. Одни мертвецы, все чаще обожженные, ужасный запах снова окружает его, снова вокруг него, возвращая в битву за Элдойр, к моменту падения Южной стены — сладкий запах плавящейся и горящей, живой кожи. Наконец, появляются живые, и Ниротиль готов рыдать. Их выносят без щитов или носилок, на руках — он считает: один, два, три. Литто. Сулизе-младший. Сулизе-старший — братья держатся вместе даже сейчас. Живой, на своих ногах, ошалелыми глазами глядя в пространство, выбирается Бритт Суэль, бастард суламитской княжны, совсем юноша, принятый Ниротилем из жалости когда-то. Везучий. Большинству повезло куда меньше.

Двадцать три тела на мостовой. Их нечем прикрыть, полевого госпиталя нет, или он слишком мал, а рук не хватает. Против воли мысли Ниротиля обращаются к изменнице Сонаэнь. Она служила в Ордене Госпитальеров, и она могла бы помочь. Абсурдна была бы мысль, что девушка станет закалывать солдат ради своего любовника.

Или нет? После всего пережитого нельзя ни в чем быть уверенным.

Наконец, появляется и знакомая черная курта, прикрывающая серый от грязи и мокрый насквозь ружский кафтан. Ниротиль прижимает ладонь ко рту: его немного подташнивает.

Триссиль все еще жива, когда ее кладут ему почти под ноги. Точно на границу между еще живыми и уже мертвыми.

Это долгое, бесконечно долгое, страшное мгновение.

— Этого уберите, — запыхавшийся в своей сутане госпитальер быстро шел вдоль рядов раненных, — у этого кровотечение, этому не помочь…

Ниротиль, бездумно зависший над безжизненной Трис, обратил внимание на ее правую руку. Безымянный и мизинец на смуглой кисти почти целиком отсутствовали. Крови не текло. Ее рука горела — судя по виду, как и часть ее лица, и волосы… И все еще она была жива. Тихо ругалась на ильти, жалобно просила убрать «эту дрянь» с глаз. Ниротиль отвернулся, надеясь, что хотя бы глаза ее целы.Она не перенесет слепоты.

Хотя с этой женщиной ни в чем нельзя было быть уверенным.

*

Женщины. К тридцати пяти полководец Лиоттиэль знал, что они всегда останутся его слабостью, и не рисковал набирать воительниц в армию. Все изменила она — подобранная им ружанка, которую они поначалу звали или просто «женщиной», или «сестрой», а уже после к ней одно за другим стали прилипать прозвища.

Она не была похожа на других женщин. Триссиль не плакала из-за ран. Даже в первые дни в его лагере, в тот тяжелый, голодный год, она ни разу не плакала. Первое, что она сделала, когда прибыла, это отрезала волосы так коротко, как смогла, соскребла с себя грязь и прикосновения насильников в поилке для лошадей и сожгла почти всю одежду.

Ниротиль долго раздумывал над тем, куда приблудную женщину поселить. Она сама избрала его шатер, улеглась у него в ногах и там провела следующие два месяца. Руги, служившие у полководца, пояснили, что тем самым она признает его военачальником и своим командиром.

Дважды ему за этот срок пришлось отбирать у нее ножи, которыми она намеревалась перерезать себе горло.

— Теперь твоя жизнь принадлежит мне, и я решу, когда ты ее отдашь, — нашелся он с ответом после тщательного обдумывания ее положения, — поняла? Никакой крови в моем шатре.

— Яд или веревка не сделают много крови, — на корявой хине, поразмыслив, ответила женщина. Ниротиль засмеялся.