Кони всегда были друзьями — как коты, когда у него еще было надежное становище. Коты спасали зерно, кони спасали жизни воинам. Сколько раз Рыжик уносил его прочь от опасности, иной раз израненным, иной раз почти без чувств, в солнечные бескрайние степи!

Но Рыжика больше не было, как и становища из прошлого. И Ниротиль беспощадно улыбнулся, вздергивая подбородок, как тот, кому нечего терять.

— Так ты выйдешь, Дека?

— В чем ты обвиняешь меня, старший полководец Элдойра?

— В сговоре с врагами его величества. В предательстве трона. В подстрекательстве к мятежу.

— И вновь мы заняли свои исходные позиции, полководец, — вздохнул Дека, складывая руки перед собой и пытаясь облокотиться поудобнее в просвете бойницы, — ты внизу, умоляешь меня открыть тебе двери.

— Я предлагаю тебе сдаться до того, как я сам открою их, и тогда не поздоровится всей Флейе.

— Как Сальбунии? — Дека сбросил капюшон своего серого плаща.

Падающий снег ложился на синие камни мостовой, редкий в предгорьях яркий солнечный луч высвечивал фигуру Наместника на стене над Ниротилем.

— Да. Но Бог мне свидетель, я сам займусь другой заботой, личной. Есть у нас с тобой дельце, Дека Лияри. А вот моим парням охота сквитаться с южанами. Южан здесь нет, но, — Ниротиль широко развел руками, невольно чуть сводя бедра, чтобы удержаться в седле, и опасаясь, что жеребец тронется с места, — зато здесь много их друзей. По твою сторону стены.

— Ты же понимаешь, он не сдастся, мастер? — спросил тихо Ясень. Лиоттиэль отмахнулся.

— Пусть его дружки послушают.

— Ты в настроении поболтать, капитан? В тебя целятся.

— Правдивая, ты сама Правда, твою душу сношать, свали с линии! — зарычал полководец; воительница неодобрительно поджала губы.

— Ты без шлема, капитан. И ты на линии.

— Пошла на хер, Трис. Это приказ.

Бормоча что-то о тех местах, куда она «еще не ходила по его долбанным приказам», Триссиль убралась в сторону. На стенах не наблюдалось никакого движения. Дека так и продолжал стоять наверху, пока, наконец, Ниротиль не вынужден был первым начать беседу заново: долго в седле он все еще сидеть не мог.

Тем более, в полном обмундировании.

— Ты не спустишься для переговоров, Наместник?

— Только в присутствии Советника, — категорически прозвучал тут же ответ Лияри.

— Чего ты хочешь, а? — спросил негромко Ниротиль, искренне желая злиться и бушевать, но не в силах пробудить в себе гнев, — ты не высидишь там долго. Я знаю, что такое осада, как и ты, Дека. Ты знаешь, как и я, что в городе волнения, что их подавят — так или иначе. Советник не отправится в твой городишко, чтобы учить тебя уважению к мастерству войны.

Лияри хранил молчание.

— Я не уйду, — на всякий случай нажал Ниротиль.

— Я не выйду, — вновь прозвучал ответ, — и никто из нас.

— Хорошо. Но от меня ты чего хочешь?

— А ты от нас?

«Чтобы ты не трахал мою жену — но сей свершившийся факт мое желание вряд ли изменит».

— Месяц назад я бы сказал: сворачивай свою контрабанду, транзит или что ты там ведешь с южанами. Сейчас я предлагаю тебе сдать город, пока жертв не станет больше.

— Попробуй пугать детей. Выходит у тебя так себе, — негромко сказал Дека Лияри. Ниротиль скрипнул зубами и опустил плечи.

— Отходим, — приказал он оруженосцам, и по одному они принялись возвращаться к лагерю у будущего — так и не построенного — форпоста.

*

Как подмечали пытливые наблюдатели, в армиях Элдойра существовали две крайности — на самом деле, крайностей было куда как больше, но эти бросались в глаза. Первой крайностью был фанатизм: почтение к ритуалам, ничего не значащим деталям, вроде того, какой сапог следует снимать первым, правый или левый.

Фанатизм часто сопутствовал твердолобым упрямцам, убежденным, что любую победу можно разложить по составным ингредиентам и найти вечный и неизменный ее рецепт. Штурмовые войска полнились идиотами такого рода, но Ниротиль хорошо знал, что их ждет. С утра они таращатся на знамя с благоговейным восторгом, брызжут слюной и клянутся одолеть врага любой ценой — и уже к обеду вороны выклевывают их глаза, а это самое победоносное знамя заляпано кровью и пущено на половые тряпки.

Фанатики! Они напрочь отказывались признавать удачу как главное связующее звено в цепи, ведущей к успеху. Они не принимали возможность перемирия, они не признавали «ничьей». Ниротиль всю жизнь боролся с этими чертами в себе, но от рождения был склонен к любопытству, и еще в раннем детстве понял: проторенные дорожки и известные пути к победе не ведут.

Другой крайностью армейцев было полное отсутствие дальновидности. Этим отличались тыловики, старорежимные служаки, предпочитающие выжидательную тактику и осторожность во всех возможных случаях. Это было бы замечательно, если бы при этом служаки тыла умели экономить запасы, силы, и рассчитывать прожить чуть дольше еще одного дня, когда предполагалось жалование — или, в нынешние времена, хотя бы просто кусок хлеба и немного похлебки.

Иными словами, почему-то хитрые, пронырливые и осторожные солдаты, необходимые в штурмовых войсках, обитали преимущественно в тыловых лагерях и прикрытии, а трудолюбивые и экзальтированные их собратья гибли бесчисленными сотнями на полях сражений.

Ниротиль Лиоттиэль предпочел бы напасть на дворец Наместника и осадить его, штурмом взять высокие стены, выволочь проклятого предателя и вздернуть его — и это как минимум, но здравый смысл подсказывал ему, что другие воеводы его мнения не разделят.

Они еще не успели сработаться, и его звание старшего полководца особо их не впечатляло. Подчиняться ему безоговорочно не спешили.

— Ну-ка расскажи-ка мне о том, какой ты, красавец, учинил разбой в Ручьях, — вместо приветствий сплюнул Сартол. Ниротиль помедлил перед мастер-лордом.

— Регельдан, другой полководец, был там. Не я.

— А ты, значит, Миротворец, а? Сальбуния — твоя история. И твои виселицы на площади стоят.

— Отгребись, Сато, — вяло махнул Ниротиль рукой, — я не имею никакого желания обсуждать Сальбунию.

— Сабля. Твой клинок. Вот почему я вспомнил.

— А?

— Сабля в твоей руке. Салебская сталь, — повторил мастер-лорд, — это княгини Этельгунды. Поговаривали, вы вместе многое прошли…

Терпение Лиоттиэля лопнуло. Странный туман рассеянности и отрешенности, в который он погрузился, стоило его жене явиться к нему в город, испарился окончательно.

— Посплетничать не с кем, долбанная ты старуха, Сато?! — зарычал он, и мужчина отшатнулся, вздрогнули остальные воеводы, — вы что-то расслабились, парни! Там, за этими стенами, — он прямым жестом указал на дворец Наместника, — сидит тварь, торгующая честью наших павших братьев!

— Что предлагаешь? — другой сотник задумчиво подкрутил рыжеватые усы.

— По-салебски: давайте вешать их, пока он не выйдет! — раздались голоса.

— А он не выйдет и тогда, — буркнула Триссиль.

— Были б деньги, дракона б наняли, — вздохнул кто-то.

— Сдурел, трех драконов все королевство так и не оплатило, чешуйчатые ростовщики тебя живьем о смерти пожалеть заставят, когда в долги влезешь!

— Я только предложил, — оправдывался несчастный мечтатель.

Обычный вялый разговор, беспредметный, бессмысленный. Ниротиль почесывал подбородок. Шрамы на щеке мешали ему теперь бриться так часто, как прежде, и вид он имел довольно неопрятный.