— Пьяница-жена, что может быть чудеснее, — проворчал Ниротиль устало над ее головой, пока ее нещадно тошнило.

Казалось, ей должно стать стыдно — но Сонаэнь слишком устала. На следующем же углу приступ повторился. Она закашлялась, хватая ртом воздух, но он, горький и безвкусный, до легких не доходил. Ниротиль что-то говорил ей, но леди Орта слышала лишь бессмысленные тяжелые звуки. Легкость, с которой она танцевала, веселилась, целовалась, ушла.

— Сраные виноделы! Оно скисло? Так я и знал. Врача позови, Трельд, — Ниротиль придержал скорчившуюся Сонаэнь над перилами.

Кухарка, высунувшаяся навстречу, только всплеснула руками, не делая ни шагу прочь.

— Я тебе сказал, врача! Живо!

— Милорд, тут нужен не врач, а повитуха, — рассмеялась кухарка, сияя и мало не пританцовывая. Ниротиль обомлел, сам едва не упал. Сонаэнь по-прежнему рвало, он обхватил ее за плечи, расстегнул ворот платья.

— Спасибо, — она вцепилась в его руки, словно утопающая в брошенную веревку. Если это было то самое «недомогание», что ей обещали другие дамы, то она предпочла бы остаться бесплодной.

Страшная боль из желудка словно распространялась в самое сердце. Лицо горело.

Зевая и подтягивая штаны, выползла Триссиль с яблоком в руках. Юнец, выглядывающий из-за ее спины, кажется был сыном конюха. Ниротиль погрозил соратнице кулаком.

— Доразвратничаешь у меня!

— На себя посмотри, — зевнула Трис, — у кого баба забрюхатела, не успел копье наточить?

— Завали хлебало! — рыкнул Лиоттиэль на ильти. Трисси, никак не отреагировав, повернулась к своему спутнику, затем застыла.

— Капитан, это не… — звуки журчали где-то далеко, леди Орта едва различала их, уши закладывало, — капитан, что она пила? Что ела? Сестра-госпожа, ты меня видишь? Ты слышишь?

Сонаэнь видела, как смазываются и словно текут ее черты, как черная стриженная макушка и длинные воинские косички превращаются в змей, обернувшихся вокруг кувшина, а воздух становится еще более густым, горьким и тяжелым.

— Врача, я сказал! — рыкнул Тило над ней, и мир померк.

Комментарий к Под кожей

конец второй части

========== Накануне ==========

Когда Ниротиль впервые встретил Этельгунду, он не сразу понял, что перед ним знаменитая княгиня Салебская. Пожалуй, она походила на знатную леди, по трагической случайности упавшую в стог сена с двумя-тремя возбужденными пьяными рыцарями.

Только упомянутые рыцари выглядели значительно более унылыми, чем леди Этельгунда. Княгиня-полководец светилась жизнерадостным весельем и бодростью.

Мастериц войны в Элдойре было две: Алида Элдар и Этельгунда Белокурая. Алида служила своему брату, Этельгунда своих братьев перебила; Алида славилась верностью семье, Этельгунда — вероломством.

Ниротиль появился в лагере Салебской княгини в полдень, грязный, больной и с остаточной лихорадкой. Его потрясывало. Его тошнило. Жар волнами накатывал на тело, желудок сводило, и все, на что он рассчитывал у союзников в становище — получить возможность отоспаться, ну и немного горской водки — промыть раны, промочить горло.

Княгиня Этельгунда, вытряхивая солому из складок своего платья — со шлейфом, как заметил Лиоттиэль — явилась перед ним из ниоткуда, распахнула руки в приветственных объятиях и расцеловала его в щеки, словно дальнего родственника, встреченного на городском рынке.

Старый волкодав с седеющей мордой у порога ее шатра приоткрыл один глаз и издал тихий «вуф». На стягах трепетали пионы — герб княгини тоже содержал в себе символы этого цветка, как и многих в войсках Элдойра.

— Миледи, позвольте вам представиться, — пробормотал было Ниротиль на хине, но Этельгунда затрясла руками, обвивая его всем телом, и поволокла за собой в покосившийся шатер.

Шлейф ее платья волочился по земле клочьями, грязными, мокрыми и окровавленными.

— Где ты получила такие осадные машины, княгиня? — не нашел ничего лучшего, чтобы спросить, Ниротиль.

— Я отбила их у Бегина из Розовых Ручьев, — беспечно ответила Этельгунда, — перед тем, как сжечь его замок.

— Сожгла замок?

— Ублюдок построил себе многоэтажную хижину из камня и кизяка вперемешку. Можно сказать, я просто поработала вместо дождика огнём. О мой господин, ты грязен, плохо одет, и у тебя жар — насколько я могу почувствовать. Не позвать ли мне лекаря?

Мешая ругань и изысканные обращения, Этельгунда раздела его, одновременно выспрашивая о количестве его войск и перспективах отхода еще глубже за черту оседлости — на север от предместий.

— Опять мы все просрали, — беззаботно прокомментировала она начало его уклончивой речи.

И, посмотрев на полководца еще некоторое время, закатила глаза, прежде, чем задрать юбку — под ней обнаружились непристойно обтягивающие лосины, и с вышивкой, хоть и потертой — и опуститься на него, оседлав крепко и уверенно.

Это было позорное лихорадочное сношение — короткое и болезненное. Но она, казалось, не жаловалась, воспользовавшись его членом и руками на свое усмотрение до того, как позволила воспользоваться своим телом взамен. Ниротиль, хоть и чувствовал пьяный жар в глазах, под кожей, во всем теле, неплохо разглядел воительницу.

Она умело маскировала отметины войны, но все же они были заметны — на бедрах с обеих сторон, на животе, вдоль шеи, на скулах — шрамы, шрамики, ожоги, следы неумелой штопки и расходящихся швов, проколы…

— Почему? — простонал он, едва придя в себя, — леди Этельгунда…

— У меня желудок больной, мне вредно блевать каждый раз, когда меня так называют, — скривилась воительница в ответ, быстро заплетая косу вслепую, — а иначе не получится. Нет-нет. Можешь звать меня домашним именем.

— Эттиги. Почему?

— Что? — она подозвала щелчком своего оруженосца, бесстыдно задрав юбку, — с вами, мальчиками знатных долбанных семейств, чрезвычайно сложно иметь дело, пока не отымеешь вас. Так насколько мы обосрались при Ибере?

— На две тысячи триста воинов, — почти прошептал Ниротиль, и тут же ее крепкий маленький кулак врезался ему в нос.

— Долбанные слабаки! Ничего не умеете, кроме как губить солдат и таскать чужое добро!

Технически, это был его третий перелом, но прежде ему не доводилось получать его от женщины, которая даже еще не успела с него слезть или ему самому дать отдышаться. Лиоттиэль был весьма, весьма удручен этим обстоятельством.

Следующие годы молодой полководец встречался с ней постоянно. Они воевали на одной широте, встречи были неизбежны; Ниротиль быстро растерял запал и бессмысленный гонор, признав, что Этельгунда, старше его почти на два десятка лет, знала в тысячу раз больше о войне, выживании, управлении. Бог милосердный, она была женщиной, и под ее началом служили самые злобные засранцы, почти тринадцать тысяч южан — если посчитать тех, что бродили по оккупированным территориям безо всякой надежды их покинуть.

Триссиль тоже была сукой еще той, злобной, сквернословящей, но она, как и Эттиги, как и многие другие, была воину понятна. Ниротиль знал, чего от нее ждать, она знала, чего ждать от него. Они были соратниками, носящими щиты и клинки воинами. Даже с этой ее безумной прической и не менее безумными привычками — то оргии, то уединение в молчаливом ступоре — она была понятнее для Ниротиля, чем любая мирная женщина, никогда не державшая в руках оружия.