Сонаэнь не помнила, что лепетала в ответ. Не помнила, как раскачивался паланкин по дороге, с трудом выдержала возвращение в особняк и лестницы, пока поднималась к себе.

Она провела время до вечера, съежившись на постели и дрожа, утопая в океане противоречивых чувств и путанных мыслей, и, вечером заставив себя зайти к мужу в кабинет, едва нашла силы ответить на его немногие вопросы о визите.

*

Появление Триссиль с небольшой группой заставников стало для Сонаэнь сюрпризом. Она услышала голос десятницы из своих покоев, и немного заплутала, пытаясь найти нужную лестницу и выход. Ей так редко доводилось передвигаться по дому, что она совершенно не представляла себе, где и что в нем находится.

Триссиль, раскрасневшаяся и ухмыляющаяся, обнимала упирающегося Ясеня, пытавшегося отлепить ее от себя с некоторым отвращением на красивом лице.

— Брось этого холощенного барана, девочка, поцелуй брата, который знает цену таким сестричкам, — прозвенел голос Трельда, и он чуть не снес сундук, спеша за своей долей приветственных объятий, — э, Трис, да ты где так набралась?

— Люблю тя, — блаженно протянула воительница, с трудом фокусируя взгляд на соратнике, — я привезла с собой. Тут не наливают. Честной сестре даже негде выпить. Какое херово безобразие.

Полководец не спустился приветствовать пополнение. Сонаэнь не была уверена, что он услышал ее, когда она лично явилась к нему сообщить о прибытии Триссиль. Он едва поднял голову и быстро кивнул.

Их отношения перешли к бытовому противостоянию. Сонаэнь поймала себя на том, что избегает надевать те платья, которые он одобрял, и предпочитает всем нарядам свое серое госпитальерское одеяние и укороченную вуаль. Даже блюда на столе она выбирала ему назло. Не то что это доставляло удовольствие, но как больнее уколоть его, она не знала.

А это единственное, что оставалось — причинить ему боль, чтобы облегчить свою. И сделать мысли о том, что она была близка к супружеской измене, не такими пугающими. Она убеждала себя, что стала жертвой куртуазного флирта, дворцовых привычек, о которых знала так мало, но это не помогало, потому что все внутри нее вступило в противостояние: большая часть трепетала в ужасе от собственного безрассудства и слабости, но была и меньшая — и она жаждала повторения, настойчиво напоминала о каждой пережитой секунде.

Трис лежала поперек ее кровати, когда леди Орта вошла в спальню. Общая пустота обстановки никогда прежде не действовала столь угнетающе. Но Триссиль должна была делить теперь комнату с ней, и это несколько ободряло девушку. Десятница вместе с беспорядком и громкой руганью привносила в жизнь странный, но ощутимый уют.

— Почему вы приехали, Трис? — спросила леди, снимая сапоги с воительницы, что не в состоянии была даже двинуть рукой, и свешивалась с постели с блаженным выражением на лице.

— М-м… капитан призвал нас. Заставу содержать дорого, а казна пуста, они сказали.

— Он отозвал всех?

— Советник едет. Сюда.

— Советник его величества? Что он задумал еще?

— М-м, сестра-госпожа, я почем знаю? Я хочу… хочу… — она перевернулась с ловкостью пантеры, уставившись горящими черными глазами на леди, — как ты думаешь, Трельд сильно занят сейчас?

— Он у нашего господина.

Триссиль недовольно поджала губы, вздернула верхнюю, затем, пошатываясь, медленно встала и потянулась. Это стоило ей еще нескольких минут штормовой качки, во время которой она натыкалась на предметы и Сонаэнь, но потом воительница обрела некоторое равновесие и направилась к выходу, сообщив, что желает размять «дорожные кости». Насколько Сонаэнь знала ильти, это означало безудержное сношение с кем придется в каком-нибудь темном углу.

Триссиль не отличалась даже отдаленным пониманием скромности.

Уже на следующий день дом наполнился суетой, а Лиоттиэль сообщил супруге, что ему предстоит держать ответ перед двумя советниками его величества. Она выбрала ему чудесную одежду, приготовила распоряжения для кухни, но на следующий день Ниротиль не смог встать с постели.

Она была не первой, кто оказался у него. Трельд и Ясень поддерживали его за предплечья, сжав зубы, полководец пытался встать на ноги, но очередная его попытка провалилась.

— Спина как огнем горит, — сообщил он сквозь зубы, обращаясь к Трис, что, скрестив руки, наблюдала стоя у двери.

— Ты перетренировался, — вздохнула та, и Сонаэнь потрясенно взглянула на мужа. Тот отвел взгляд, но его тщательно скрываемое смущение больше не было тайной для нее.

После всех ран, он все еще продолжал сражаться с болью, желая восстановить воинские навыки. Это вызывало боль и восхищение вместе. И до сих пор Тило предпочитал делиться своей болью с другими воинами, теми, кто мог понять его. Леди Орта повернулась, намереваясь уйти и оставить Ниротиля.

— Моя госпожа, — обратился вдруг полководец к ней, и Сонаэнь подошла, — останься. Остальные, прошу, оставьте нас.

Сонаэнь подошла к мужу, села рядом. Рубаха, в которой он тренировался, была мокрой от пота насквозь. Он делал это не впервые — свежие мозоли видны были на ладонях.

— Я не могу приветствовать их лежа, — сказал Ниротиль, бессильно вытягивая ноги на кровати, — подай мне красный ларец.

— Дурман? — леди мельком бросила взгляд на его бледное, в испарине лицо, — вам следует быть осторожным.

— Не указывай мне, — привычно огрызнулся он, стискивая зубы, — Сонаэнь, боль туманит рассудок не хуже дурмана. Я не могу встретить их и вести переговоры. Ты будешь моим голосом перед его величеством.

Она подумала, что ослышалась. Запротестовала. Ниротиль оставался непреклонен. Все еще лежа, он изложил почти шепотом то, что следовало предпринять девушке при встрече с советниками. Ее голова шла кругом, ноги постыдно слабели. Ей хотелось рассказать мужу о встрече с Наместником, но она сдержала себя.

— Я не справлюсь, мой господин.

— Ты должна, — он обхватил ее руку крепко, сжал ее, — ты единственная, кому я верю. Послушай, что я скажу. Будь стойкой! Не бойся. Там будет много мужчин. Они не посчитают тебя достаточно опасной противницей. Оставь их в их заблуждениях. Не пытайся с ними спорить…

— Но почему вы не отправите кого-то из воинов? Они понимают больше меня, — испуганно отговаривала его девушка.

Внезапно он отпустил ее руку, как будто боясь обжечься, напрягся, отодвинулся даже. Сонаэнь вспыхнула под его взглядом, губы пересохли, она даже схватила стакан с питьем, как будто жажда угрожала внезапно убить ее. Пока они говорили о делах, она внимала каждому слову, но оказалось, все это время иссушающий зной пустыни проникал в ее тело через его большую, крепкую ладонь, в которую Сонаэнь так смело вложила свою руку.

Их руки снова нашли друг друга. Его большой палец нашел жилку на ее запястье, провел уверенно линию до локтя и вернулся обратно. Сонаэнь дышала с трудом, поднимая глаза на его лицо — встречая его безотрывный напряженный, голодный взгляд — и снова отводя свой. «С ним можно, с ним можно», — повторяла она себе, не будучи уверенной, что чувствует.

Она повиновалась слепому инстинкту — может быть, ей не пришло бы это в голову, если бы он был на ногах и здоров. Она двинулась ему навстречу.