Во всех пяти кланах не было второй такой красавицы, так считал отец Орта. Средний из братьев, он никогда не отличался выдержкой и благоразумием, но, однажды подпав под чары красавицы-южанки, пропал для семьи, клана, пропал для всего мира.

Уже не юный, он давно похоронил жену и детей и привык к вольной жизни без обязательств. И все же ясноглазая миремка, пускавшая в его сторону пылкие взгляды у колодца, тронула его, и спустя всего два месяца воин, привыкший брать то, что хочет, не мог представить, как взять ее.

Война гремела где-то далеко на севере, гибли братья в Беловодье, но он не помнил о них, стоило лишь девушке в красном появиться у колодца. Ее походку он отличал, ее шаги узнавал из сотен других, ее странный, резковатый голос с акцентом казался ему единственно красивым.

И, когда на праздник полнолуния он украл ее прямо из дома, получив ранение в руку и придя в себя уже в предместьях Сабы, мастер Орта считал себя счастливейшим из мужчин. Словно Бог миловал его, рана на предплечье затягивалась быстро. Девушка в сползшем красном покрывале смотрела на него исподлобья, с любопытством, но без страха.

— Ты понимаешь наш язык? — спросил он ее, растягивая палатку и вбивая первый кол. Она замотала головой и пожала плечами — движение, от которого сползли все ее алые одеяния окончательно, открывая короткие рукава, смуглую кожу и розовый бисер, украшавший низкий вырез кофточки южанки.

— Ты боишься меня? — но и на этот вопрос она не ответила, не сводя с него ярких, блестящих глаз.

— Ты дашься мне добром?

И почему-то на этот вопрос Литайя ответила короткой улыбкой и уверенным кивком — спустя много лет мастер Орта так и не узнал, понимала она его тогда или нет.

Литайя Сона родила мастеру Орта трех дочерей. Саита и Тоита, старшие красавицы-близняшки, уродились маленькими копиями матери, разве что ростом удались в отца. Очень быстро Литайя забыла обычаи своей родины, приноровилась к быту сабян, его простому ритму и скученному образу жизни. О девушке в красном, ждущей незнакомого воина у колодца, мало что напоминало тем, кто ее знал, и только мастер Орта видел ее прежнюю в деловитой горожанке.

Все дочери Литайи говорили на двух языках, как ни лютовал отец «бессмысленному», с его точкой зрения, обучению мирмиту. Впрочем, так он относился и к другим традиционным женским ремеслам южан: аптекарскому делу, мозаике, витражному мастерству.

Но пришла новая война, и Саба, наводненная переселенцами-южанами, превратилась в форпост Элдойра. Сабяне, многие из которых не говорили даже на срединной хине, внезапно оказались признаны белым городом, обласканы им и почувствовали себя полноправными жителями королевства.

Саита и Тоита получили первые приглашения от Школы Воинов на должности военных переводчиков, и вскоре покинули отчий дом.

Младшая же дочь мастера Орты, Сонаэнь, осталась в поместье.

Сонаэнь помнила первое свое знакомство с нравами войск. Помнила, что домой с первого набега вернулась Тоита, и девочка не узнала сестру. Изможденная, худая, как стебель бамбука, и такая же хрупкая — тронь, разобьется, разлетится на кусочки — она даже не заплакала, увидев родных. Только как-то презрительно скривила губы в подобии улыбки.

— Саита больна, — сказала сестра, — она не сможет вернуться.

Много после Сонаэнь узнала, что Саита потеряла внебрачного ребенка, зачатого в результате очередного изнасилования — и погибшего в ее утробе от него же. Две южанки, привыкшие к ласке и любви, почтительному отношению, оказались на воинских стоянках между противоборствующими сторонами, среди неотесанных грубых солдат, ополченцев и каторжан. Конечно, насильников наказали, кого-то выпороли, быть может — но тем дело и ограничилось.

Тоита погибла во время оккупации Беспутья. Саиту последний раз видели где-то на западных отрогах долины Исмей. Вести от нее не приходили, и со временем Сонаэнь почти смирилась с гибелью сестер. Не смогла смириться только с тем, какими их видела в последний раз, когда Олья Тидор направил свои три дружины к Киону, и перепуганные жители собирали все силы, чтобы пробиться через блокаду.

Саита, серая и полная печального достоинства, исхудавшая и изможденная, молчала. Тоита спешно перечисляла все перевалочные пункты, все заставы на пути, клялась отцу, что вернется, как только позволят обстоятельства.

— Все равно, — говорила она, — ругательства они уже выучили. Скоро мы перестанем быть им нужны.

Но сначала ушли они, а потом и мать, и Сонаэнь осталась одна.

Когда вестники принесли сообщение о смерти мастера Орты, госпитальеры сами предложили девушке вступить в орден.

*

Мирмендел не отпускал их; так же, как во время поездки с севера на юг казалось девушке, что кто-то нарочно раздвигает верстовые столбы, так при движении в обратном направлении казалось, что тот же невидимый шутник их вовсе спалил дотла и развеял пепел.

Дорога была ужасна. Размытая селями, она вилась серпантином вдоль отвесных скал, засыпанная где-то каменной крошкой, а где-то — мелким песком, опасным предвестником оползней и обвалов. Верстовые столбы висели над пропастью, покосившиеся, а скелеты лошадей и незадачливых всадников внизу, в ущелье, отбивали всякую охоту смотреть вниз.

Чем дальше, тем меньше встречалось южан и кочевников, тем чаще навстречу двигались парами всадники-асуры, молчаливые, внимательные, спокойные — они были в своей стихии. Флейянцы не пользовались дорогами горцев, и Сонаэнь начинала понимать, почему проводники предпочитали подниматься в горы, а не пользоваться столь же неудобной, но все же более безопасной тропой по плоскости.

Встречавшиеся асуры пугали Сонаэнь внезапностью своего появления — а затем, остротой своего бесстыдства: горцы не видели беды в прилюдном раздевании. Если кого-то смущало нагое тело, смутившийся волен был отвернуться в любую минуту. Их черные рубашки и тонкие мечи на перевязи на кольях вдоль бьющих источников предупреждали случайных путников о присутствии истинных хозяев горных троп. Стоило группе горцев показаться вдали, и нервные оклики погонщиков каравана, к которому примкнули Трельд и леди Орта с сопровождающими, заставляли обоих поежиться.

— Ты ненавидишь горцев тоже? — спросила она оруженосца мужа, когда они отобедали на привале и расположились на отдых. Воин поджал губы.

— Я их не ненавижу. Я их не… не приветствую. Суди сама, госпожа. Я — житель степи. Я неуютно чувствую себя в каменном мешке, а они зовут его домом.

— Но ты их не просто не понимаешь. И господин полководец тоже.

На это Трельд кивнул с уверенностью.

— Госпожа, их жизнь от нашей очень отличается. Их иерархия, их отношение к династии Элдар — мы не можем сделать вид, что этого не существует. Горные кланы не похожи на нас.

— И у нас всех одна вера, — вскользь заметила Сонаэнь. Воин пренебрежительно отмахнулся:

— Поверь мне, миледи, когда речь заходит о наживе, имени семьи или ссоре между соседями, меньше всего они вспоминают о вере. Я знаю.

Он был замкнутым собеседником и не открывался ей. Леди Орта предпочитала думать, что причина в том, что она жена командира, а значит, он проявляет таким образом свое уважение, а не в том, что Трельд, как и другие, полагает, будто бы она рядом с Лиоттиэлем ненадолго.