Единственной, кто служил ей опорой, оказалась Триссиль. Поначалу внушавшая отвращение десятница быстро завоевала сердце леди Орта.

В первый же день отсутствия Ниротиля воительница ввалилась в спальню хозяйки, не стучась, и с порога бесцеремонно заявила:

— Я спала с твоим мужем только один раз, это было давно, этого не повторится. А трогать его за что надо я трогала. И трогать буду. Хочешь — дерись, хочешь — бранись. Но он при мне и кишками своими харкал, и в трубочку мочился полгода, покуда я за ним ходила, так что не обессудь, сестрица. Делить нам нечего.

Сонаэнь вынуждена была оценить эту обескураживающую откровенность. Ружанка ничуть не походила на приятельниц из благородных семей или хотя бы обычных воспитанных горожанок. Светские беседы с ней быстро превращались в балаган. Кочевница искренне недоумевала по поводу принятых этикетных обращений или деления тем на пристойные и недопустимые.

Она же оказалась бесценным источником информации о прошлом и настоящем Лиоттиэля.

И о его первой жене.

— Такой шлюхи еще поискать, — вздохнула Триссиль, когда Сонаэнь подвела разговор к личности Амрит. Высокий хвост ее иссиня-черных волос качнулся, когда она самой себе кивнула. Леди Орта задумчиво покатала кубок между ладоней.

— Но что-то в ней было.

— Да ничего, кроме щели между ног… прости, твоя милость…

— Она до сих пор дорога ему! — как ни старалась Сонаэнь сдержаться, слезы, раз прорвавшись, зазвенели в высоком голосе, и воительница опустила голову.

— Наши женщины сказали бы, что она его приворожила, — осторожно добавила Трис. Леди отняла руку от лица, строго глянула на советчицу:

— Никакой черной магии в моем доме. Никаких колдуний и гадалок, предупреждаю.

— Я же просто предположила, — скучное лицо Триссиль могло бы обмануть лишь полного идиота. Сонаэнь поджала бледные губы.

— Расскажи мне о ней. Расскажи все, что знаешь.

Но посидеть и пошептаться с Триссиль удавалось редко. Много чаще можно было что-то выведать у воительницы, когда обе они работали в поле, только тогда все вокруг могли бы услышать громогласную Трис, а этого Сонаэнь не желала.

Прошли три месяца отсутствия Ниротиля, и тоска, охватившая его леди, перешла все мыслимые и немыслимые границы. Мир потерял последние краски, а надежда на то, что полководец вскорости вернется, таяла с каждым днем. Чем он был занят в отъезде? С кем вел переговоры, и не опасны ли они были? Его жена не знала ровным счетом ничего. Она не была вдовой и, подобно уроженкам юга, больше смерти боялась ею стать. Не стала и женой по-настоящему своему мужу, но также не могла считать себя разведенной — а значит, свободной — женщиной. Но тот, кто однажды уже отказал ей в разводе, отказал ей также и в близости.

А это значило, что почти наверняка отчуждение поселится между ними до конца дней. Значит, Амрит Суэль так и не оставила его, даже если на какой-то миг леди Орте так показалось. Что ж, такова ее скорбная доля и печальный удел: стать в лучшем случае служанкой в доме чужого, холодного, уставшего от ран, боли и одиночества мужчины. Прекрасный рыцарь с золоченым щитом, освободивший из плена ее, ее семью и друзей, пал на поле битвы за Элдойр, оставив вместо себя израненное подобие, живое напоминание о чем-то, что безвозвратно ушло и навсегда умерло в Ниротиле на той войне.

«Но влюбилась-то я в того рыцаря, — уговаривала себя Сонаэнь потерпеть, и не находила больше сил, — иногда… иногда же он бывает прежним?». Печальная истина состояла в том, что даже нового Тило, каким бы он ни стал, не было рядом. Злобного, придирчивого, настороженного и недоверчивого — его просто не было.

Он бросил ее.

И теперь Сонаэнь Орта день за днем металась по выскобленным пустым коридорам особняка и не могла найти покоя.

========== Наивность и память ==========

Четвертое письмо от Ниротиля отличалось от первых трех.

Его писал Ясень, и он же сообщал, что полководец подхватил простуду и слег. Триссиль едва успела остановить даже не одетую Сонаэнь от того, чтобы не броситься на север пешком — босиком, без денег и одежды, как угодно.

Она знала, что лечиться Ниротиль ненавидит, а его подорванное здоровье быстро превратится в тяжелую болезнь без должного ухода и лечения. Триссиль поспешила сообщить леди, что лучше бы она завела котенка: ухаживать за ним было всяко проще, чем за воином.

— Ну заболел. Ну и что, — уговаривала Трис леди, — Ясень написал бы, если бы было что-то серьезное. А что еще там написано?

Сонаэнь, потерпевшая очередную неудачу в попытках приобщить десятницу к грамоте, дрожащими пальцами пыталась развернуть свиток. Маленькое послание из мира, где чернила не пахли морем — в отличие от соколиной почты, это письмо передали с нарочным, и уже это заставило леди Орту волноваться.

От полководца в письме мрачно приветствовала леди Орту только привычная решительная подпись: размашистые, резкие символы его имени и девиза клана, давно почившего еще до эпохи великого королевства Элдойр.

Почему-то Сонаэнь читает совсем другие слова в каждом символе. Отчаявшись разгадать смысл письма, отбрасывает его.

— Поезжай, — наконец, сжалилась над ней Триссиль, опрокидывая в себя очередную стопку местного арака, — ты изводишь себя и меня, и скоро доведешь мастера Суготри.

— Я хозяйка Руин. Мне не следует отлучаться без дозволения супруга.

— Он-то дозволит, да-а, — протянула ружанка.

Как замечала Сонаэнь, уважение к Ниротилю, как воину, сочеталось у Триссиль с крайней степени презрением, которое она питала ко всему мужскому полу. Весьма характерные черты для опытных воительниц Элдойра.

— Дело дрянь, — весело отсалютовала Трис стопкой, чуть расплескав напиток, — миледи полностью погрузилась в пучину страсти к своему мужу.

Сонаэнь смолчала.

— Да брось. Я хорошо знаю его. Скажи мне, сестра-госпожа — это обращение Триссиль придумала сама и была им весьма довольна, найдя компромисс между своей родной культурой и обычаями города, — ты любишь его?

— Об этом не говорят, — выдавила Сонаэнь, больше всего на свете желая говорить только об этом.

— Конечно, говорят. Мы его семья, но мы не дадим ему отдыха души и покоя сердцу, а я и другие сестры меча не родим ему детей, — Триссиль мотнула головой, зазвенели перламутровые бусы в ее косичках, собранных в высокий хвост, — ты не оставила его, когда он оказался слаб. Стань его силой, сестра-госпожа. Может, тогда он не забудет и о нас.

— В наших традициях дочерей часто выдают замуж по договору, — почти через силу произнесла Сонаэнь, — и не смотрят на то, что мужья их не желают и не любят.

— Это ты зря, госпожа, — изрядно пьяненькая Триссиль почти храпела, — мастер пошуметь горазд, но отходит тоже быстро. А то, что говорит, будто не любит, вовсе не значит, что не любит взаправду…

Сонаэнь, словно не услышав, смотрела в пустоту. Очевидно, решив что-то для себя, встала с места. Оглядев спящую без чувств десятницу, вздохнула, прикрыла ее покрывалом, подоткнув его под ее свесившиеся с циновки ноги. Отодвинула кувшин с питьем как можно дальше от края и затушила лампу.

…

…Литайя Сона была красавицей.