Довольно быстро непрекращающиеся ежедневные ливни вызвали затопление низин, и обитатели особняка всерьез обеспокоились происходящим.

— А если уровень поднимется? — тревожился Ясень, не выносивший сырости, — может, нам прокопать сливные стоки?

— Там есть какие-то канавы, не думаю, что тут жил народ поглупее нас, — мудро рассудил Линтиль.

— Вода не поднимется выше межевых борозд, — подала голос Сонаэнь Орта, и усилием воли Ниротиль не обернулся, чтобы взглянуть на нее, в очередной раз бесшумно появившуюся у него за плечом, — на межах сажают тыквы и дыни. В октябре снимут второй урожай.

— А если вода выйдет за уровень, миледи?

— Не выйдет. Шлюзы стоят в отводных каналах, их обязательно откроют.

Ниротиль поджал губы. Опять она заставила его задуматься. Опять привлекла внимание. Поначалу он не мог бы отличить ее от двух других госпитальерок, и не только в платье было дело. Сонаэнь Орта казалась бесцветной и скучной, обыкновенной девицей, каких много что в Элдойре, что за его пределами. И она неустанно трудилась, чтобы усугубить это впечатление. И все же по безупречному фасаду ее маскировки шли одна за другой трещинки.

Слишком тиха. Слишком скромна. Слишком затаилась в тени. И чересчур много знает. Лиоттиэль не хотел себе казаться сдвинутым на заговорщиках и предательстве безумцем. Но не мог и не отмечать любые странности в поведении своей слишком уж безупречной супруги.

И, опять же, ее происхождение. Ниротиль не считал важным принадлежность к одному из богатых родов. Его собственная семья происходила из области Сулама, далеко на западе, но он никогда не бывал в родовых землях. Да и остались ли они еще свободными? Их наверняка заселили земледельцы, и прекрасные вишневые и абрикосовые сады ныне цветут для других хозяев. Мори вообще принадлежала к кочевникам. Сложное родство сабян со всеми племенами Черноземья означало неисчислимое множество родственников и свойственников, и дом Ниротиля все его годы сожительства с Мори был наводнен ее дальней и ближней родней из степняков. Немалая доля их наличествовала и поныне в рядах дружин.

Те, что выжили.

Так что женитьба на Мори принесла кое-какие выгоды в свое время, и с ее уходом он их не лишился. А Сонаэнь, кроме себя самой, ничего с собой не принесла.

«Интересно, куда девалась десятка ее отца, — задумался полководец, — и остался ли кто из нее вообще». Траур по отцу вот-вот должен был закончиться у леди Орта.

Ниротиль был не в духе почти весь день. Но пропустить моления по погибшим в Парагин не смог. Минул всего год, а кажется, только вчера войска спешно оставляли Кион, отступали, зажатые вражескими отрядами со всех сторон, ближе к безопасным белым стенам. Мужчина горько усмехнулся, вспоминая, как сердце заледенело от ужаса, стоило ему узреть эти самые стены изнутри. Покрытые гигантскими трещинами и кое-где поросшие мхом, они яснее ясного говорили, что осады крепость не выдержит.

Победа стала чудом. Год назад Ниротиль насмотрелся чудес. Увидел отречение царской династии Элдар, победу над южанами — и собственный второй шанс. Есть минуты, что забвению не подлежат.

*

То был конец, и о том, что это он и есть, знали все. Ниротиль спиной чувствовал укоризненные и отчаянные взгляды своих лучников. Кожа под кольчугой и нагрудником зудела от близкого боя. Так всегда бывало. Он размял левое плечо — давно замечал, как немеет под старыми шрамами.

Он не знал, что творилось у северных ворот. Не мог знать, каково положение у западных или у заваленного до краев стен въезда Мелт Фарбена. Но знал точно, что Южная стена обречена.

Они укрепляли ее всем подряд. Заливали раствором щели и трещины. Нагромоздили камней огромную кучу, засыпали ими доверху три башни, показавшиеся наиболее уязвимыми. Ниротиль и сейчас видел потные спины, сотни спин тех, кто пытался восстановить стену. Не меньше воинов занимались рвами за стеной, там, где сейчас, поредевшие стояли вражеские войска. Но ни наточенные колья, ни рвы, ничто не могло изменить того факта, что белые стены были изношены, сам Элдойр разорен, а защитники его измучены.

Напряженная и на диво трезвая Этельгунда даже не глянула в его сторону, когда он, преодолев страшный путь вдоль первого ряда дружин, приблизился к ней. Рыжик злобно храпел. Княгиня молчала, глядя точно перед собой.

— Оарли здесь нет. Есть миремская конница с Гихонского Поречья. Кажется, вся. Мы зайдем на нее. Кого возьмешь?

— А? Сам реши.

— Эттиги…

— Ты старший полководец, — бросила она зло, — выдели мне долю из своей смерти и давай уже… того.

Он не мог позволить себе прощаться так. Не только с ней, ни с кем из воинов вообще. Пустил Рыжика ближе.

— Этельгунда, свет моих клинков, отринь свой поганый нрав и усмири язычок — сохрани их до нашей следующей встречи.

— Будет ли она? — но его слова возымели свое действие, и воительница чуть улыбнулась, протягивая ему руку.

Никто не должен перед битвой выглядеть испуганным, хотя боятся все. И потому он сжал ее за локоть и громко расхохотался:

— Наша следующая встреча будет горячее всех предыдущих, и теперь нам всем надо об этом позаботиться!

— И мастеру Долли? — выкрикнул кто-то из сотни Долвиэля, и веселье перетекло в неуправляемую стадию.

— Да, позовем и его! — откликнулся Ниротиль, делая непристойный жест пальцами в стальных рукавицах.

Простецкие шутки о задницах и горячих ночках — вот, чего хотели обреченные. Ниротиль взглянул на небо, оглянулся назад, на стены. Прикрывать их было некому. Нестройно, тихо вначале, но они начинали кричать, стучать мечами о щиты, трясти копьями — странный обычай запугивания противника, древний и действенный. И в минуту перед тем, как послать войска в атаку, Лиоттиэль верил в свои силы, в победу и в небывалый триумф, верил, как никогда прежде.

Но не всякая вера заменит собой доспехи.

Мгновение, когда он встретил свою смерть, Ниротиль хотел бы выбросить из памяти. Отодвинуть как-нибудь на задний план. Может быть, как-то закрасить стойкой краской, навсегда перечеркнуть. Все, что случилось после того, как его конь встретился с метким вражеским копьем и пал, тяжело завалившись на бок и дрыгая копытами во все стороны. Как будто и теперь пытался отогнать от оглушенного столкновением всадника наступающих врагов.

Удар в лицо Ниротиль не почувствовал — здорово оглушило, должно быть. По щеке — точнее, по тому, что от нее осталось — стекала кровь, а свое тело он ощущал дубовым стволом, неподъемным, невозможно тяжелым. Но выполз из-под Рыжика (не думать, не думать), поднялся, расправляя плечи и надеясь унести с собой как можно больше противников…

Острие копья, вонзившееся между ног снизу, заставило пропасть голос. Хреновая, очень хреновая смерть.

Удар чем-то острым в бедро приблизил на шаг к грани. «Ну же, добивайте. Прими меня, Бог мой, а по мне оставь добрую память».

Тупой удар сзади милосердно поставил точку.

Которая очень быстро превратилась в многоточие, полное боли, отсутствия ясного сознания и оглушительного шума в отдалении. Ниротиль летел. Тело оторвалось от земли, и его несло над ней, а точнее, волокло.

— Стой! Не двигай! — это истерично прорвался знакомый голос, но принадлежность его определить не удалось.

— Живой.

— Бог милостив, Бог милостив… — шептали голоса, пока неведомые силы терзали его дальше. Что-то мокрое легло на лицо — или на то место, которое было прежде лицом. Что-то влажное полилось в рот. Горький мак и загорный каштан. Немного соли на языке — кажется, это все-таки кровь. Чья?.. Но опийное забытье заглушило остатки рассудка, и в следующий раз Ниротиль вернулся в реальность уже в госпитале спустя пять долгих дней.