Мужчина почти угадал. До самого позднего вечера заставники по очереди приносили свою небогатую добычу с рынка, а он сам пытался хотя бы на бумаге накормить и одеть своих новых подчиненных. Получалось из рук вон плохо.

— Или мы голодаем все вместе, или берем в долг, — наконец, категорично высказался Трельд на пятом часу безнадежных бумажных подсчетов.

— А в закромах пусто, — упредил вопрос Суготри, разводя руками, — прошлый год какая засуха, люто было!

— У северян купить… — начал было Линтиль, но тут же заткнулся под взглядами соратников.

— Очумел от жары? — сквозь зубы вопросил Ниротиль, — доставлять за полтыщи верст кто будет, драконы?

— Нашел бы, сторговались бы. Ты же с ними в хороших был, капитан, — вспомнила Триссиль. Полководец неопределенно пожал плечами.

— Да ну, еще драконов нам не хватало. И так самим люто, — вновь ввернул свое любимое словечко Суготри.

От разговоров в кладовой запасов не прибавлялось. Написав очередное отчаянное письмо Гельвину и отправив сонного сокола с ним в белый город, Ниротиль, пригорюнившись, долго смотрел в ночь, сидя на пороге кухни. Парадный заколоченный вход в Руины никто из заставников не использовал: там обустроили курятник.

На входе же через кухню образовалась маленькая беседка: здесь курили, выпивали, вели разговоры ни о чем, отдыхали после дневных трудов. Здесь Ниротиль полюбил смотреть на близкие горы на западном горизонте и предаваться ностальгии и мечтам о будущем. В этот вечер ему грезились потрепанные палатки переселенцев и кибитки, заполонившие пустыри Мирмендела, но негромкое пение со второго этажа заставило его напрочь забыть все, что беспокоило разум минуту назад.

Пела Сонаэнь.

Не колыбельная, не баллада, не ворожильная песня. Она всего лишь читала нараспев Писание — но как она это делала! Голос ее оказался неожиданно сильным, переливистым, пожалуй, им она владела лучше, чем Ниротиль — мечом. Старинная хина лилась легко, ни единой запинки и ошибки в мелодии не было, а сама мелодия, как бывало у опытных чтецов, менялась незаметно, не создавая ощущения спешки.

Сонаэнь пела для себя. Ниротиль, задрав голову, обошел Руины почти до полуразрушенной башенки-пристройки прежде, чем нашел свою жену. Едва уловимо в распахнутом окне виднелся ее силуэт. Сочный сильный голос повествовал, какие прекрасные награды ждут в загробном мире верующих мужчин и женщин, и как они будут наслаждаться друг другом.

Когда ее фигура в очередной раз мелькнула в окне, Ниротиль ощутил, что спина у него мгновенно взмокла, а руки так и чешутся дать леди Орте подзатыльник. Нагая, как из чрева матери! В освещенном окне! Во вражеской земле!

— Твою душу, Сонаэнь! — взвыл он, нимало не беспокоясь о нарушенном покое остальных заставников, — а ну отошла от окна! или прикройся!

Птица упорхнула с ветки, беспокойно захрапели кони — а пискнувшая Сонаэнь Орта мгновенно потушила лампу и затихарилась в своей комнате.

========== Старые раны ==========

Когда переселенцы из Элдойра отправились на юг заселять новую провинцию Мирем, правитель Гельвин, как и его приближенные, не обманывались надеждами на скорый успех. Послевоенное разорение исключало возможность постройки полноценных застав, организацию миссии, а беспорядок в разных краях королевства обещал не заканчиваться добрых пятьдесят лет.

А потому на уныло поскрипывающих телегах и в потрепанных кибитках в Мирмендел и его окраины хлынула волна безнадежных нищих, бедняков из тех, кто в войну потерял все, а приобрел только ту честь, что стоял на стороне победителей.

Ниротиль своей выстраданной победой мог гордиться. Мог — но не гордился. Страшная цена спасенных южных стен Элдойра стала видна ему, когда он снова и снова перечислял уцелевших воинов из дружины. В личной сотне воеводы пали двое из трех, во всем остальном его войске хоронили каждого второго.

Что ж, справедливо рассудил Гельвин, что дал выжившим и их семьям южные земли и освободил великим указом от налогов и выплат на сто двадцать лет. Пожалуй, и двухсот будет мало. Ниротиль тревожно оглядел предместья вокруг Руин.

Почва здесь была суглинистая и дурная. Зато строительный материал имелся в избытке. И, как ни удивительно это показалось полководцу, за две-три недели вокруг Руин начали, как дождевые грибы в весенней степи, появляться крохотные хижинки. Скот с собой гнали немногие, но даже изредка доносящиеся крики ослов или возмущенный рев туров заставляли сердце замирать: все-таки исчезло, ушло чувство непереносимого одиночества среди враждебной толпы чужеродцев.

Да и чужеродцы постепенно оттаивали. По крайней мере, вслед одиноким прохожим чуть реже летели комья грязи и куски глиняной штукатурки. Правда, на рынке приезжих по-прежнему безбожно обманывали местные миремы.

— Пыталась найти коновала, мастер, — тяжело переставляя ноги, в кабинет полководца, как обычно, с коротким стуком ввалилась Триссиль, — облазила все углы…

— Как? Что? — забеспокоился Лиоттиэль; у нескольких коров в рисовых затонах завелись черви, — нашла?

— Никак нет, мастер! И себя сгубила! — она со стоном потянулась, — ноги мои, ноги… тут концы — не обернешься в день! Розовый Вал, Янтарный Вал… что за город-то такой, весь в ямах. Блудила, блудила по кругу — жарища, ужасть.

Зной в самом деле стоял непереносимый. Ниротиль старался не покидать чуть более прохладного особняка до заката. Не столь мучила его жара, сколько влажность — вот этот враг уже был серьезен. После ранения любая зараза, до того всю жизнь избегавшая его, словно взялась мстить за прошлое, и Ниротиль постоянно прихварывал. Как будто мало было ему недугов.

— Придется обойти тех, кто приехал, — вздохнул Ниротиль, — нужен толковый врач, или хоть какой бывший фермер.

— Линтиль в коровах понимает, — напомнила Трис, обмахиваясь обеими руками и делая скучное лицо, — а сам-то, мастер, давно врачу показывался?

«Ненавижу наглую бабу, — он был готов к ее атаке и даже считал, что ее следовало ждать раньше, — сейчас начнется… то не ешь, это не делай». Но так уж случилось, что более-менее уцелевшей ногой он был обязан именно Триссиль. Мало кто из госпитальеров столь же самоотверженно следил за своим пациентом, как его десятница за своим командиром.

Подтирать блевотину и отстирывать день за днем обгаженные простыни — на ее месте должна была быть преданная супруга. Или оруженосец. Но супруга исчезла после первого же посещения госпиталя, а оруженосцы либо тоже были изранены и обессилены, либо отбивали версту за верстой южные рубежи. Примерно этим же они занимались и теперь.

Какие тут врачи? После того, как покинул стены госпиталя, Ниротиль ни разу не видел ни одного, а увидел бы — ползком уползал бы как можно дальше.

— Да некогда, — буркнул мужчина, уже зная, что она загоняет его в угол — и оказался прав.

— Покажи-ка, — и Трис бесцеремонно запустила руку в его штаны.

— Сдурела! Руки какие холодные! — задушено крикнул Ниротиль, отодвигая ее. Триссиль, прикусив губу, хмурилась, сосредоточенно двигая рукой.

Пару минут она хмурилась, затем ее лицо просветлело, щеки окрасились легким румянцем, и она вытащила руку. С легким наносным недовольством вытерла руку о его кафтан.

— Да ты, мой друг, уже здоров. Почти как новенький, юнец… семнадцати лет. Фу, фу, не то чтобы я была в себе не уверена, но все же — как давно у тебя с женщинами не было, что… э… вот такая реакция?