Ниротиль глубоко вздохнул, поворачиваясь спиной к открывшемуся зрелищу. В глазах все уже двоилось и троилось. Даже будь он в состоянии, близости с ней предпочел бы сон. Он понадеялся, что пара часов в запасе все-таки есть.

Но двое следующих суток Ниротиль не спал ни минуты.

***

Накануне предполагаемого отъезда ко всем бедам переселенцев добавился ответ из столицы: потрепанный перелетом сокол принес его еще на утренней заре. Правитель Гельвин наотрез отказался допускать даже возможность оставить Мирмендел без единственной заставы, обещал, что призовет к южным рубежам хоть кого-то из дружин и просил «держаться стойко». Ниротиль вспылил бы, если бы не так сильно устал. Прежде он рвал подобные письма в клочья, но рассудительный Ясень заверил полководца, что документы вроде приказов короля стоит сохранять.

«Понимает он или нет, но мы тут пропадаем! — злился на Гельвина и на себя самого Лиоттиэль, — нет денег, нет своих земель, даже воды своей — и то, получается, нет; дружинников, конечно, распустили по домам, только кто теперь нам поможет, когда придут местные крестьяне с вилами и вытащат нас волоком отсюда?». Красивые слова вроде «стоять насмерть» — или «держаться стойко» — неизменно оборачивались в итоге бегством, партизанским сопротивлением, чем угодно, только не открытым боем и проявляемым в нем героизмом.

Счастье Ниротиля было в том, что он словами о подвигах не обманывался никогда. В родном кочевье присягнувшие Наместники, Хранители, простые мастера и воины, погонщики скота и немногочисленные ремесленники жили одной жизнью, и война в ней занимала значительное место.

А наступившему миру мужчина не верил.

В ночи полководец не слышал цикад и тихого клекота куропаток, свивших себе гнезда почти у колодца. Он слышал только звуки от костров миремов: звон котелков, тихий разговор на мирмите, иногда проскальзывающие выкрики на знакомом сальбуниди — родном языке для Ниротиля.

В косяк двери постучали. Полководец был уверен, что это Сонаэнь. Только она стучала перед тем, как отодвинуть занавеску в сторону. Ясень входил лишь по его зову, Линтиль имел обыкновение врываться широким шагом, игнорируя правила приличия, Трельд вообще предпочитал для контакта повышать голос до громогласного крика. Зачем тратить время на двадцать шагов в дом, если можно оповестить всю округу о…

— Войди, — тихо разрешил Ниротиль, смиряясь с тем, что жена его в покое не оставит.

— Наконец-то… — вздох был едва слышен, — господин мой… три дня уже пытаюсь с вами встретиться. Завтра последний день для того, чтобы собраться.

— Я в курсе, — буркнул мужчина, не глядя на нее.

— Я знаю, как задержать нас еще на три недели.

Ниротиль обернулся. Сонаэнь, вопреки обыкновению, была одета в нарядное платье, хотя его он никогда прежде не замечал на ней. Не то чтобы присматривался — однако такого не заметить не смог бы, появись она в нем перед своим супругом.

Цельнокроеная рубашка, как те, что носили в Элдойре, сверху была прикрыта миремским тонким сатином — кусок ткани, длинный, обмотанный вокруг тела, начиная с макушки, где крепилась к простой прическе шпильками.

Выглядело это весьма странно, но Ниротиль смолчал.

— Говори, если есть идеи.

Она подошла к нему.

— Завтра, когда мы будем уезжать… я сделаю так, что они остановят нас и оставят здесь. Просто не подавайте вида, что что-то не так.

— Говори, что задумала.

— Не могу.

— Не молчи! — он закашлялся, стукнул кулаком по кровати, в горле сильно запершило — и Сонаэнь порхнула прочь, тогда как прежде поднесла бы ему воды.

«Глупые бабьи мыслишки, — искренне надеялся Ниротиль, по-прежнему не в состоянии заснуть, — что она может? Ничего».

***

— Скажи, что мы ослышались, мастер.

Полководец был готов заранее, что его не послушают сразу. Девушки собирали сумки и грузили их на просевшую телегу. Заставники, однако, не спешили присоединяться к ним.

— Я никуда отсюда, нас по дороге перебьют, — насупился Линтиль. Трельд солидарно поддержал друга:

— Мастер, они нам в спину не погнушаются стрелять.

— Значит, надевайте щиты на спины, — рявкнул Лиоттиэль.

Телег было пять. Как ни старались заставники найти еще несколько, нужно было как-то умоститься на этих. Сколько можно нажить добра за короткие месяцы во вражеском городе? Но и этого немногого добра хватило, чтобы самим сесть уже было некуда. Девушки одна за другой взбирались на третью телегу. Ниротиль неосознанно выхватил взглядом Сонаэнь, подмечая, как осторожно, даже как будто скованно, она двигается. «Захворала, что ли? Все погода, — он глянул на небо: серая туча закрыла солнце с утра, и как будто не двигалась, хотя время шло к обеду, — как бы нам под дождь не угодить. Вот напасть, когда он нужен был — не было его!».

Южане, переговариваясь между собой, окружали их повозки, наиболее смелые даже трогали что-то из поклажи. Белые и светлые одежды, широкие расклешенные штаны и повязанные курчавые головы, мокрые от ароматических масел, делали их неотличимыми друг от друга для Ниротиля. Он только и видел, что пестрые покрывала южанок, которых становилось все больше, да блестящие макушки их мужчин. Любопытствующие зеваки пришли провожать захватчиков, и кто-то уже даже издал торжествующий возглас, когда двинулась первая телега.

Но тут воздух прорезал другой крик. И полководец дрогнул, услышав его. Когда он повторился — с причитанием на незнакомом ему языке, то он уже не сомневался. Это голосила совершенно в южной манере Сонаэнь Орта, его жена.

Телега, на которой разместились она и ее девушки, шла второй, и мужчина разглядеть ее не мог из-за самой настоящей толпы крестьян и крестьянок вокруг.

— Госпожа Орта! Скорее, сюда! — крикнул кто-то, кажется, Ясень, возглавлявший заставников. К сдержанным рыданиям леди Орты внезапно подключились пронзительно завывшие южанки.

Плакальщиц Ниротиль ненавидел всегда, но с тех пор, как они оглашали его собственную — несвершившуюся — смерть, один лишь звук надрывного вопля вызывал в нем почти что боевую ярость.

— Если вы с ней что-то сделали, я…! — Ниротиль, сам себя не помня, рванул вперед, припадая уже на обе ноги. Миремы отпрянули от него, как от прокаженного.

Суета длилась несколько минут: появились несколько новых женщин, тоже принялись шуметь. Пестрые красные, зеленые и фиолетовые покрывала мелькали между одинаковыми налобными миремскими повязками. Шустрые южанки быстро успокоили своих мужчин — кого надо, окриками, а то и прямым рукоприкладством.

Ниротилю вернуть равновесие было не так же просто. Его держали вдвоем Ясень и Трельд.

— Да ты никак озверел, мастер!

Но стоило ему услышать протяжный стон Сонаэнь из-за угла особняка, куда в сопровождении женщин она удалилась, и удержать его не могли бы и трое.

— Стоять, не идти! — выставив вперед две руки, появилась растрепанная южанка перед ними, — она скверна. Плохо.

— Что?!

— Она плохо.

— Пустите!

— Потерять она ребенка…

Ниротиль замер, его словно облили холодной водой, да что там — словно бы снова ранили, подрезали жилы на обеих ногах, силы оставили его… дыхание сперло в горле. Откуда только взялась эта странная, медленно разгоравшаяся боль, совсем не похожая на прежнюю? Боль не от меча и удара.

Он не успел захотеть с ней близости, а она не просто крутила шашни у него за спиной, но еще и… Ниротилю стало плохо самому. «Все они, ведьмы, одинаковые. Еще одна. Такая же». Но он не успел погрузиться в печаль и самобичевание. Миремы, еще минуту назад дружно провожавшие повозки переселенцев, остановились и преградили дорогу остальным. Они шумно выражали свое внезапное несогласие с тем, что воины Элдойра их оставляют.