— Я уже не могу слушать его нытья, — сообщил он безапелляционно, — я тут вам в долбанные нянечки не нанимался.

Джейме оправлялся от ранения в бедро, и, как могла видеть сама Бриенна, тосковал по хоть какой-нибудь осмысленной деятельности. Но вокруг был только снег, опасное затишье долгой Ночи и Вольный Народ, чья жизненная философия вся заключалась в терпеливом ожидании чего-нибудь и безделье в любую свободную минуту.

— Тупое, бессмысленное самоедство, — прокомментировал Джейме сам свои же мысли, когда он и Бриенна остались у костра, — ничего, что стоило бы обсуждения. А проклятый сир Черноводный докапывается с вопросами.

Бриенна в очередной раз молча порадовалась тому, что мужская дружба оставалась за пределами ее понимания.

— Серсея в темнице, — вдруг высказался Джейме, и морозная ночь стала еще холоднее для Тартской Девы.

Бриенна знала, что ничто не выдает ее чувств к Джейме Ланнистеру столь же быстро, как одно упоминание его сестры-близнеца. Он не произносил имени Серсеи с тех самых пор, как оказался на Севере, и она могла притвориться сама перед собой, что златовласой Львицы и не существовало никогда.

Но она существовала.

— Ты думаешь, я хотел бы вернуться и освободить ее. Думаешь ведь. А я не хочу. Я хочу, чтобы она сгнила там заживо. Я слишком давно потерял ее, и сам не заметил.

Бриенна видела уверенность на его лице, когда он произносил эти слова, опустив подбородок на скрещенные руки.

— Я знаю, что ненавижу ее последние лет пять, — продолжил Джейме, с трудом выдавливая из себя каждое слово, — я ненавижу все в себе, что связано с ней. И этого слишком много. Так что я теперь не знаю, кто я. Возможно, просто еще один мертвый южанин за Стеной.

Бриенна смотрела на него, стараясь найти силы, чтобы не плакать. Это было ужасно. Ужасно то, что он говорил, ужасно то, что она чувствовала от его слов и выражения его красивого лица, ужасно то, что он кусал губы, яростно чесал бороду, терзаемый болью, против которой она не знала лекарства.

Потому что сама была ею охвачена слишком давно.

— Ты больше, чем то, что о тебе думал или говорил кто-либо, сир Джейме.

— А, женщина, — он горько усмехнулся, ковыряя ножом снег, — какой твой любимый цвет?

— Что?

— Цвет. Тебе нравится какой-то цвет больше, чем другие? — он тряхнул волосами, — тебе нравится какой-нибудь звук? Тебе нравится какая-нибудь еда? Какая у тебя любимая песня? Погода? Ты любишь дождь? Ты любишь радугу?

«Я люблю тебя, — ей казалось, она думает достаточно громко, чтобы он услышал, — это всё, что я знаю».

— Представь, что ты родилась внезапно, и за тобой — тысячи людей, сталь и кровь, мечи и копья, имя «Цареубийца», львы на знаменах. Это все я. Но я представления не имею, что я такое еще, кроме этого. Что я теперь.

— А что нравится тебе? — Бриенна чувствовала себя беспомощной и глупой.

Я никогда не была дамой, умеющей вести подобные беседы. Я безоружна. У меня нет нужных слов. У меня есть только меч. Но, к ее удивлению, и того, что она ответила его же вопросом, было достаточно.

— Мечи, запах кожи, теплый дождь, — он задумчиво посмотрел вдаль, молодеющий на ее глазах, — звон металла в кузнице. Ромашки. Оленина, которую тушит Бронн. Когда ты поёшь. Когда ты улыбаешься. Когда…

Он осекся, и Бриенне показалось, наверное, но он словно покраснел, засмущался, борясь с собой, отводя глаза в сторону.

— Ты. Ты мне нравишься. Это я знаю точно. Я не могу вынести мысль, что…

Трепет от его слов, который оказался бы сладок в любое другое время, теперь имел горький привкус.

— Я боюсь потерять тебя, Бриенна. Я действительно боюсь.

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Это то, что ты должен услышать. Это то, что ты должен чувствовать. Это всё, что у меня осталось. Я люблю тебя больше, чем жизнь, честь, клятвы, меч, Тарт и все, что между небом и землей.

— Мы когда-нибудь будем счастливы? — спросил Джейме, глядя на нее, слезы стояли в его светлых зеленых глазах, — скажи мне, Бриенна? Хоть однажды? Пока живы?

И тогда она разревелась. Как девчонка. Уронив меч. Закрыв лицо ладонями и не переживая, что выглядит еще хуже, чем всегда.

Она плакала по себе, по отцу, по Лету, по Зиме. Но больше всего — по несбывшейся мечте, по Джейме. Ей следовало быть счастливой, что он говорит с ней, сидит рядом, что он жив, и искать шанса умереть за него.

Снег таял, ноздревато проседая под каплями с еловой хвои, где-то вдалеке шумел костер и одичалые. Джейме обнимал ее за плечи, прижимая к груди, и это было так тепло, так хорошо…

Пока они не оказались близко, слишком близко, настолько, что она чувствовала вкус его дыхания, видела странный блеск его глаз, пока его губы не были так близко, разомкнутые, блестящие, как ее собственные, и все, о чем она могла думать —

Поцелуй меня, поцелуй меня, прошу, пожалуйста, один раз, поцелуй меня —

И конечно, никто иной как Бронн Черноводный собственной персоной явился, пыхтя, из кустов, гнусно ухмыляясь:

— Ага! Это они, неразлучники, и мы нарушили еще один интимный момент.

Улыбка на губах Джейме — само совершенство. Улыбка, которой отвечает Бриенна, не отворачиваясь, не отстраняясь, играя роль той, что имеет право сидеть с ним рядом, быть с ним вот так, близко — редкость. Они смотрят друг на друга, улыбаясь.

— …возможно, вы могли бы делать это ночью, когда все спят…

— Позволь напомнить тебе, что сейчас все время Ночь, — наконец, Джейме отвернулся — но его рука все еще лежала на ее плечах, и Бриенна боялась лишний раз вздохнуть, если от этого он убрал бы ее.

— Слова истинной любви! Но скажите-ка мне, юные влюбленные, неужели огонь вашей страсти столь жарок, что никто, блядь, не заметил тухнущего костра?..

…Вот бы был здесь Бронн, тоскливо напомнила себе Бриенна, завидуя себе в прошлом — Зимней Сестре, даже не думавшей о таких приземленных вещах, как копка сливных ям или раздача пайка до того, как он испортится.

Но все ее недовольство испарилось, когда к ней подлетел запыхавшийся парнишка, сунул измятое послание ей в руки:

— Лорд-командующий… прислал… Безупречные… дотракийцы в двадцати… милях.

Она медленно вздохнула, разворачивая записку. Кривой почерк Джейме.

«Ждать приказа. Не покидать позиций. Первыми выслать лучников».

*

Джорах Мормонт или кхал Вриго, Белая Нога, предводитель Безупречных — или сама Дейенерис, или кто-то из Мартеллов — Джейме не мог даже приблизительно предположить, кто именно выступит против них сегодня.

Он потер лицо, встряхнулся. Каждый день приносил одни сплошные разочарования. Они наступали и отступали, отбивались и нападали, но так и не продвинулись за границы Речных Земель дальше, чем на пару миль. Здесь, в землях, разоренных дотла, голод уже подступал к самым именитым землевладельцам и знати.

«Еще одна неделя такого пайка, — подумал Джейме горько, — одна неделя, и мы снова будем отлавливать десятки дезертиров каждую ночь».