В ее позе, в том, как она дышала, в мягком золотом блеске ее чуть вьющихся волос Тегоан прочитал все. Нераскрытую чувственность, похороненную под грузом домашних забот и воспитанием детей. Безответную робкую влюбленность в собственного мужа, сменившуюся привычкой и послушанием. Горе от потери спутника жизни. Пронзающий душу страх еще больших потерь и позора.

Тегги медленно протянул руку, провел по ее лицу — она сжалась, окаменела, словно готовая лишиться чувств.

«Я муж. Даже звучит-то дико. Так почему для нее это должно быть легко?».

— Тише. Позволь. Я не обижу тебя, — он задул одну из свечей — ту, что стояла слишком близко, — не бойся.

— Тегги, прости, я не должна отказывать, я знаю…

— Переживу, — резко бросил он, убирая одеяло. Теперь между ними расстояние было еще меньше.

Медленно, глядя на нее и понимая, что надо хотя бы улыбнуться, не пугать, Тегоан отвел ее волосы назад, провел ладонью по ее щеке, шее. Спустился к груди, отметив безразлично ее интересную форму и уже наливавшуюся тяжесть. Еще ниже — Эльмини почти обмирала — и оставил руку на ее животе.

«Здесь? Наверное. Как это чудно-то, Боже, чего я только не видел! А не представляю себе, что такое беременная женщина. Вообще не знаю, как это у них… устроено».

Несмело ее ладонь присоединилась, накрыла его руку. Завороженно смотрела теперь Эльмини ему в лицо — стоило только податься вперед, и он мог бы ее поцеловать.

И у него не мелькнуло даже подобной мысли.

— Вот так и будет, — кивнул Тегги, не убирая руку, — поняла?

— Да, — ответила сулка.

— Я ему обещал. Он мог найти кого получше, конечно. Ты уж извини. И, ну… я… — Тегоан никак не мог вспомнить из той, далекой нормальной жизни, что положено сказать, отходя ко сну, — ты… ты меня буди, если что надо, ладно? Или если я буду храпеть — а храплю я громко.

— Переживу, — прошептала Эльмини, несмело улыбаясь.

***

Писем было три. Первое — от ленд-лорда Гиссамина. Секретарь писал под диктовку, ошибся в нескольких художественных терминах. Суть письма была ясна: лорд порекомендовал художника нескольким своим приятелям и просил рассмотреть их предложения «в приоритетном порядке». Также сообщал, что через две недели откроется выставка, и работы Тегоана весьма украсят ее. Приглашал и на обеды. Особенно настаивал на визите к господину Хедар. Тегги повертел в руках нераспечатанную кисть.

Хедар вскоре планировал возвращаться на родину и приглашал с собой художника. Атрейна. Родина матери. Все сводилось к тому, что не узнав прошлого, будущего он мог тоже не узнать. По крайней мере, так следовало из всех историй о том, как гуляка и прожигатель жизни раскаялся. А он ведь раскаялся, разве нет? Ну или очень хочет это сделать. Или хочет хотеть.

«Я, к своему несчастью, ни о чем не жалею. В том и беда, и радость, и моя натура».

Письмо от поверенного семьи Варини Тегги бегло просмотрел, уронив несколько скупых слез над быстрыми приписками рукой Марси — короткие строки из тюрьмы накануне казни, ни прощального напутствия, ничего, лишь беспокойство о его, Тегоана, судьбе. Как же Марси его любил! Его, слепого, бездушного идиота с каменным сердцем!

Но нет. В этот раз Эдель вернет долг. Мысли Тегги снова вернулись к нерожденному ребенку Варини. Он испытывал смешанные чувства. Своих детей — законных или хотя бы известных ему — у него не было. Он готов был к тому, что их и не появится.

Хоть бы был этот ребенок похож на Марси.

Как быть с Эльмини? Тегоан прикусил губы. С каждым днем, проведенным рядом с ней, понимал, что она погибает. И погибнет, если останется в городе, где вся ее жизнь разрушилась в одночасье. Когда он спрашивал, что утешит ее, сулка неизменно отвечала одно. Покинуть Нэреин.

— И ты готова была бы оставить детей и не видеться с ними? — спросил он ее как-то, лежа в постели вечером.

— Они выросли. Мальчиков все равно скоро заберут в Школу. А дочь… — ее взгляд потемнел, — отдадут замуж.

— Слишком рано. Она хоть созрела?

— Таков обычай. Он был против, но мои братья уже все решили.

Она по-прежнему называла Марси «он», почти не упоминая имени. Времени прошло слишком мало, и Тегоан это понимал. Даже ее положение оставалось незаметным. Тегги кривился при мысли о скором времени, когда знакомые, и без того потрясенные его женитьбой, начнут поздравлять с грядущим отцовством. Этих только льстивых лицемеров не хватало…

Бросить Нэреин! Да возможно ли это? И сам ответил себе, вздыхая: «Это необходимо». Подальше отсюда, уехать, чтобы вернуться — потом, когда выветрится память о пережитом. Когда он станет старше. Все переосмыслит и сделает выводы. Время уходить.

Последнее письмо было от Нессы. Тегоан отбросил его от себя, словно ядовитую змею, прямо в огонь — лишь для того, чтобы через мгновение, чертыхаясь, доставать его оттуда, обжигая пальцы.

Развернув его, прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Это была короткая записка — второпях писавшая, Нессибриэль поставила несколько пятен, да и бумага была оборвана неровно.

«Я поддалась, зная, что прощаюсь. Я должна была сдаться еще раньше.

За тысячей встреч всегда будет тысяча разлук, — дальше шел пропуск, несколько прожженных пятен, — ты лучше, чем думаешь о себе. И ты много лучше того, что составляет… сколь ненадежна страсть, в волнах которой ты сейчас тонешь, задыхаясь — и веришь, что идешь на дно. Но этот шторм — то, что ты ищешь, чтобы взлететь.

Порознь мы оба взлетим, вместе — оба утонем. А Бог дал тебе крылья не случайно. Ты — вся моя… — Тегги скривился, понимая, что сам виноват в том, что письмо фактически обрывалось на этом, только одна половинка снизу и оставалась, и оставшиеся на ней слова составляли вместе неразрешимую загадку, полную противоречий и манящую разгадать, — я уезжаю из… всегда ждать и надеяться на нашу… невозможно. О, если бы только… и увидеть тебя. Ты бы простил меня за то, что… иначе я не могла. И этот обман, который был зара… неважно, сколько раз. Никто, кроме тебя, никогда… следить за мной, а значит,…все узнает. И потому прошу, если… сделала только ради тебя. ».

Он усмехнулся, роняя письмо в огонь. Новые тайны, оставившие свои корни в его прошлом. Плевелы, злостный сорняк, ядовитая белена — отрава, портящая посевы, засоряющая плодородные пашни. Он спасся лишь чудом от смертельного яда. Как она успела разгадать его, едва обмолвившись с ним сотней-другой слов? Как подошла так близко, увидела насквозь, словно знала всю жизнь? Неужели тому была причина лишь приказ ленд-лорда, желавшего получить художника в свою полную безраздельную собственность? Или, быть может…

«Я писал, а она смотрела. Она понимала мой мир, понимала меня. Даже если не любила». Но в глубине души Тегоан знал, что Нессибриэль любила — и своим отъездом защитила его от себя же самого. Спасла от подступающего мрака души, не дала упасть туда, откуда его больше не вытащить. Туда, куда вместо него из любви шагнул лучший друг.

«И если я не сделаю шаг вперед, не оставлю за собой в прошлом ту пропасть, в которой побывал, весь этот отравленный урожай, собранный напрасно, то не стою даже жалости, не то что любви. И жизнь, и смерть, и расставания напрасны, если не найду сил… если не стану лучше. И чем я тогда отличаюсь от мертвеца? Но я все еще жив».

Отчаянно захотелось взять в руки кисть и говорить — говорить так, как он умел это.

Говорить, наконец, не о тьме, а о том, что он видел сквозь нее.