— Чтоб тебе, эрух… — орал кто-то на холме. Хмель медленно поднял глаза. С горящими яростью глазами на него бросился крупный мужчина в забрызганном кровью плаще. Сцепившись, противники покатились по траве. Хмель успел ухватиться за рукоять меча. Беспрестанно отбиваясь, отражая удар за ударом, он пытался найти хотя бы одно уязвимое место у противника и не мог: казалось, харрум со всех сторон защищен броней с шипами. Наконец, Хмель смог замахнуться мечом с достаточно высокой скоростью и успел увидеть только, как бьет струя крови из разрезанного горла. «Готов», — отметил воин безотчетно и тут же принял следующий удар — на этот раз со спины.

Ни единого лишнего движения он не делал, каждое было точно до расстояния в нитку толщиной. По следам крови, оставленным им на земле, можно было проследить каждый его шаг и каждый победный удар. Хладнокровно сжимая клинок, Хмель Гельвин успевал делать два дела: сражаться и молиться.

Разворот, замах, удар — неосознанно отсчитывая каждый следующий шаг, Гельвин отрешился от того, что происходило вокруг. Но он слышал хорошо, хотя предпочел бы не слышать. Медленно, но верно, харрумы одолевали отряд. Хмель Гельвин и окружавшие его воины оставались в меньшинстве. Отсекая воинов друг от друга, харрумы упрощали себе задачу: поодиночке перебить бойцов составляло значительно меньших забот. Харрумы не учли лишь того, что деревья были остроухим лучшими союзниками, и загнанные в рощу, несколько из них немедленно вскарабкались наверх, скрываясь в густой листве от метких лучников. Хмель был из последних, кто взобрался на самую верхушку дубовой кроны.

— Брат! — позвал Гельвина один из его воинов, — брат, где подмога?! Они должны были быть здесь полчаса назад!

Хмель оглянулся, и сердце его на мгновение ощутило холодок приближающейся неотвратимой гибели. «Подмоги не будет», — понял он, и оглянулся на своих соратников.

— Все вниз! Держать строй! — вместо ответа отдал он приказ, и они подчинились.

Харрумы все наступали, сминая обескураженных противников. Хмель сжал рукоять меча крепче. Время вдруг нестерпимо замедлилось. Если бы Хмель мог, он выбрал бы мгновенную смерть, но выбирать не приходилось, и оставалось только сражаться до тех пор, пока оставались силы. Внезапно засвистели стрелы, и несколько воинов коротко вскрикнули, падая на землю. Но несмотря на то, что от отряда Лерне Анси оставалась лишь жалкая горстка израненных воинов, харрумы предпочли бой на расстоянии, и на время отступили. Хмель огляделся. В дыму горящих шатров и криках агонии он не мог различить ни знакомых лиц, ни голосов. Дым резал глаза, но точно так же он мешал видеть и врагам, а значит, у многих еще был шанс выбраться из сражения живыми. Гельвин вздрогнул — в стволе рядом с ним, вибрируя от силы удара, словно из ниоткуда появилась стрела, вошедшая в древесину едва ли не на половину своей длины.

— У кого есть лошади — отступайте! — приказал Гельвин коротко, утирая кровь с лица, — пока они нас не видят, через минуту дым развеется. Отдавай свой лук и стрелы. Нура, возвращайтесь в Элдойр.

— Мы не можем… — разрываясь между отчаянным желанием бежать прочь и долгом воина, пробормотал всадник, но Наставник не дал ему закончить.

— Проваливай! — закричал он, наступая на Нура, — это приказ!

Подступающий огонь не оставил выбора, и вскоре Гельвин остался совершенно один. Он вжался в ствол дерева, желая стать как можно менее заметным. Жжение под правым коленом становилось невыносимым. Гельвин сморгнул. Острота зрения терялась, и это значило только одно.

— Нет, нет, не сейчас, — он дотронулся до ноги — ладонь была мокрой и красной, — демоны ночи, не сейчас!

Шорох внизу заставил его замереть в неподвижности. Прямо под деревом остановились трое в красных плащах. Хмель пошевелил немеющими пальцами, доставая стрелу и бесшумно целясь. Он успел отпустить тетиву и услышать ее едва уловимый мелодичный звон перед тем, как ощутить режущую боль одновременно в бедре и голени, и свалиться с ветки прямо на поверженного врага.

Отчего-то смерть оказалась иной, нежели представлял себе ее Наставник. Она благоухала едким запахом горелой плоти и копотью, запекшейся кровью и лошадиным потом. Сколько времени в беспамятстве провел Хмель на грани между двумя мирами, он определить не мог при всем желании. Силы покинули его, и он потерял сознание.

Очнувшись, Гельвин не сразу понял, где находится. Дышать было трудно. Душный, тяжелый и горячий воздух обжигал изнутри легкие и рот. Хмель попытался облизать пересохшие губы, и это ему удалось. Однако даже прикоснуться к лицу он не смог — руки были стянуты за спиной.

— Этот — мастер меча, — услышал он наречие оборотней, — бросай его вниз, подохнет скоро.

Дальше Наставник не расслышал ни слова: его подхватили и поволокли по узким коридорам — сапоги цеплялись за выбоины, а боль становилась невыносимой. Хмель Гельвин точно знал, что несколько дней без лечения — и он должен умереть от заражения крови.

— Эй, сюда! — нетерпеливо крикнул кто-то, лязгнула щеколда, хлопнула и заскрипела тяжелая дверь, блеснула лампа, и мужчина вновь окунулся в тяжелое беспамятство.

В следующие часы… или все-таки дни? — ему казалось даже, проходят недели и месяцы — он не мог сосредоточиться на происходящем, как бы ни пытался. Вспоминалась только постоянная, адская, нестерпимая боль, не дающая ни заснуть, ни бодрствовать. Сначала он терпел молча. Затем это стало невозможным, и иногда он слышал сквозь мутную пелену собственные стоны и не узнавал своего голоса. «Держат нас… держат нас в пещере? Здесь сыро, слышал, как кашляет… — слышал Хмель Гельвин речь над своим ухом, — мастер меча совсем плох…». Но его не трогали и не задевали эти слова. Хмель Гельвин стоял на грани между жизнью и смертью и не чувствовал ни страха, ни сожаления. Оставалась лишь боль.

Оборотни были грубым народом, жестоким и беспредельно суровым; но их кодекс чести никогда не позволял им пытать своих пленников без каких-либо на то оснований. А харрумы были жестоки больше, чем того требовали законы природы. Хмель мог лишь понимать, что его состояние одновременно и спасает его, и губит: всех, кто был здоров или хотя бы мог стоять на ногах, сделали заложниками или продали в рабство, иных отправили на пыточные дыбы, кого-то убили сразу. А его просто оставили гнить заживо в пещере.

Он терял сознание столько раз, что не мог оценить даже приблизительно время нахождения в темнице. Глаза с трудом разбирали очертания жителей пещер, но несколько раз ему удавалось понять, что он находится в одном из самых настоящим городом харрумов, если это поселение можно было назвать городом. Тюрьма для пленных и заложников находилась чуть выше остального селения, и солнечного света здесь, конечно, пленные не видели.

Все, что смог сделать Хмель — разглядеть свои ноги. Правая, по крайней мере, болела, а вот левая почти не ощущалась со ступни и до колена. Рана, нанесенная во время стычки, почернела, и от нее исходил неприятный запах, знакомый каждому воину, видевшему хоть раз настоящую смерть на войне.

Хмель сжал зубы, закрыл глаза и запрокинул голову, даже не ощутив удара затылком о камни. «Только не гангрена, — взмолился он, сжимаясь от ледяного ужаса, — о мой Господь, не дай мне умирать долго. Только не гангрена».

— Гельвин, — хрипло раздался голос откуда-то сверху, мужчина вскинул голову. Над ним завис бледный Фиорен, — друг, как ты себя чувствуешь?