Неудачное фото — пляски в круге, все в каких-то сомнительных позах, у кого-то глаза красные, Саня клонится влево, Бомбур с кружкой эля занимает половину кадра.

Бофур. Я, Бофур, ушанка. Ушанка, Бофур, топор Бифура, торчащий из черепушки, усы Фили, немного меня — локоть и кулак. Бофур ржет, запрокинув голову. Видны даже коренные зубы. На левой семерке наверху черное пятнышко. На шестерке — пломба. Надо же, стоматология там все-таки существует.

Бофур и Бомбур изображают какую-то сцену из похода к Горе. Бофур тузит Кили, Кили не в состоянии сопротивляться. Бофур надел на голову мастеру Нимиру салатницу. Бофур и Нимир с салатницей на голове позируют.

И только одно-единственное фото из всех этих гигабайтов памяти, где он не веселится и не веселит. Он и я, обернувшиеся в камеру. Его губы слабо изгибает мягкая улыбка, в блестящих молодых глазах отражается огонь факелов, он придерживает одной рукой меня за плечи, другой — свою куртку. У меня во рту его трубка, на голове — его платок, на шее и в ушах — его подарки…

Вырезанные из дерева украшения. Металла почти нет, только дерево — можжевельник, кораллы и немного янтаря. И соединяющие петельки и застежки. Таких больше ни у кого нет. Тончайшая работа: подвески в бусах — крохотные шприцы, пилюли, склянки. В ушах — стилизованные, но вполне узнаваемые котлы с янтарным огнем под ними. По круглым деревянным браслетам бежит узор листьев крапивы и мать-и-мачехи. Все такое миниатюрное и живое при этом, что сложно представить, сколько внимания нужно уделять деталям, как глубоко вникнуть в суть вещей, чтобы получился именно такой эффект.

— Носи, — сказал он мне в нашу ночь накануне прощальной, — носи и думай о том, каким будет наш дом.

— Я не люблю готовить, учти. А к уборке меня приучила только Скорая. И кстати, у тебя нет своего дома разве?

— Он не был мне нужен, — невозмутимо ответил мой мужчина, — у нас так. Нет у тебя женщины — живи с братьями.

Задумался, прищурился, глядя в потолок над нами.

— Люблю с деревом работать, — закинул руки за голову, сладко потянулся, — хочу сам всю мебель сделать, чтобы рука радовалась, а глаз отдыхал.

Знали оба, что общего у нас — короткие месяцы в прошлом и две оставшиеся ночи. И другого дома, кроме складской койки, уже не предвидится. Но отчего не помечтать о том, что могло бы быть?

Одно я знала точно: я не позволю больше ни одному мужчине дотронуться до своего сердца. Насчет тела обещать не стану, я знаю, как потом плохо, когда нарушаешь такие обещания. Но мечтать с кем-то еще о доме? Резной мебели? Позволить снова появиться картинке, где уже есть не я, но мы? Нет.

И эти браслеты пусть станут моими оковами, держащими сердце вечно в тюрьме памяти.

Я всхлипнула, и с отвращением покосилась на очередной стремительно расходующийся рулон туалетной бумаги. Извести такую бесценную вещь на сопли и слезы!

Включила телевизор. Опять местный телеканал передавал бодрые новости городка. Невыносимо было слушать нудные разглагольствования чиновников о борьбе с наркоманией, открытыми люками на улицах и непокрашенными скамейками в парках, но хотелось чем-то забить гулкую тишину вокруг.

Нет привычного шума пациентов. Ни бурчания сменщиков, ни толчеи в очереди. На работу идти тошно — там память меня вообще с ума сведет. Как я смогу заснуть в ординаторской? Никогда не смогу без бульканья в алхимической лаборатории Вишневского, без грохота сапог Нимира и сурового оклика матроны Мины.

— В районе деревни Ивановка егеря обнаружили необычные следы…

Снежный человек — его уже ловили в Костроме, Перми и Ингушетии, вот и до нас мода дошла.

— На чердаке дома по улице Мира найдена мина времен Великой Отечественной.

Каждый год. Каждый долбанный год!

— Всплеск необычного заболевания…

Погромче.

— Как сообщают сотрудники санэпидемстанции, уже несколько десятков человек обратились к ним с жалобами на сильный кожный зуд, вызванный необычным видом кровососущего паразита. Сотрудники сообщают…

Из моих рук покатилась чашка. На экране возник толстый дядька в белом халате, с самым озабоченным выражением лица.

— Новое насекомое, не относящееся к эндемичным видам, представляет собой тип блох, по предположениям, обитающим на крупных парнокопытных. Скорее всего, к нам эти насекомые попали с экзотическими питомцами, которых жители…

Я не смогла удержаться от смеха. Ну удружил Энску олень Трандуила! Живучи лихолесские блохи оказались. Наверное, затесались в Элиных тряпках от Даина. Словно уловив телепатически, что я подумала о ней, позвонила Эля. Вопреки обыкновению последних дней, звонок я не сбросила, обнаружив, что у меня аж одиннадцать пропущенных вызовов. Ничего себе.

— Лара? Лара, Саня тебя искал-искал, но не нашел. Слушай, у меня батарея разрядится сейчас, а я на шашлыках с Арменчиком в Березовке, скажи ему, я все поняла, и завтра положу ему на карточку. Да. И побрякушек этих страшненьких привезу, пусть сдаст. И пусть позвонит Насте из терапии, у нее там что-то есть на списание. А машину я ему не дам, он плохо водит. Чао.

Информативно, однако. Я перезвонила, но Эля уже была недоступна. Снова входящий. Таня, из хирургии.

— Алё, Лариска? У тебя первое дежурство восьмого? Тут Саня намутил что-то, я уже сумку сложила, а он не велел никому отдавать, кроме тебя.

— Какую сумку? — что там учудил в очередной раз Саня, предположить было сложно.

— Синюю, сетку. Ой, я не могу тут долго, у меня обход. Короче, пусть в медтехнику съездит, а не клянчит. А денег в долг у меня ему нет, так и передай.

— Непременно, — пробормотала я, но Таня уже дала отбой.

Загадочные звонки продолжились. Позвонил Женя — спросил, зачем, по моему мнению, ломбард нужен Сане. Позвонил Максимыч, грозно потребовав у меня донести до старшего медицинского персонала, что на даче он занят жизненно важными делами — разбирает на зиму стеклянную теплицу, и потому… — дальше связь оборвалась. А Саня не звонил и не отвечал на мои звонки и сообщения.

Я снова зависла перед компьютером, пересматривая фотографии. Грустная музыка осточертела. Телевизор только усугублял положение. Я принялась бродить в пижаме по квартире, лохматя нерасчесанные вот уже три дня волосы, и с тоской глядела в сторону ванной. Там меня ждал ремонт.

Наконец, решилась. Залезла, пыхтя, под раковину, уставилась на хитросплетение труб. Помедитировала минут пять, пытаясь понять смысл увиденного. Наугад протянула руку к одному из кранов, и тут ожил мой телефон. Я зашипела, стукнувшись локтем о ванную.

— Я ненавижу тебя, Саня, — сообщила я в трубку, пытаясь изогнуться под раковиной так, чтобы разглядеть все краны. Ящик с инструментами меня пугал еще больше, чем перспектива остаться без воды.

— Ларка, детка, срочное сообщение! — бодро зазвучал Саня в трубке, — у тебя марля есть?

— Вроде была, — я попыталась закрутить кран. Труба угрожающе заскрипела в месте сочленения с пластиковой.

— Сколько метров?

— Тебе много? Возьми в аптеке, ты же дежуришь сегодня.

— Уже взял. Слушай, Таня звонила?

— Кто только не звонил! — снова промах, труба покривилась уже в другую сторону, — слушай, ты не мог бы перезвонить минут через… а, черт. Мэ пхэнава тукэ чячипэн: ты вообще сейчас невовремя. Сантехник мне нужен, я тут погибну.

— Ларка, ты не поверишь! — громыхал Саня в телефоне, — тебе больше никогда не понадобится сантехник, я клянусь! Теперь все изменится…