— А как же вы познакомились с Торином?

— Я пришивала пуговицу, которую мой брат случайно оторвал с его куртки, — хитро улыбнулась Дари, — через неделю он пришел и посватался. Еще через год мы поженились.

Помолчали.

— Некоторым, чтобы нагуляться, нужно больше времени, чем другим, — вздохнула Дари, поднимая глаза к потолку.

С лестницы раздался хриплый раскатистый гогот. Мы синхронно обернулись. Торин и Двалин, пошатываясь и поддерживая друг друга локтями, в две струи мочились со второго пролета лестницы на дремавшего внизу оленя Трандуила. Оба гнома издавали при этом демонические звуки, должные обозначать страшную месть и удовлетворение оной. Дари прикрыла глаза рукой.

Да некоторым, чтобы нагуляться и повзрослеть, всей жизни не хватит.

Проходя мимо храпящего на стуле Вишневского, свесившегося так, словно в нем костей не было вовсе, я ткнула его между ребер. Эльф подскочил, как ужаленный.

— Владыка Трандуил!

— Успокойся, остроухий, это я.

— Мне снился кошмар, — обмахиваясь ладонью, как барышня на приеме, Вишневский нервно заозирался. Однако, занятные у него кошмары, интересно, что такого ужасного в том, чтобы снился лесной король. Вот я бы не отказалась от такого сна.

— Твой шеф-алкаш давно предается распутству с новой родственницей. Сватьей. Ну, смекай.

Вишневский замахал на меня руками, отплевываясь:

— Фу-фу, Лариссэ! Не желаю ничего слышать, я еще не проснулся! Примерещится же всякое…

Он мгновенно обмяк в прежней позе. Ничего, на рассвете Саня его поднимет непременно, кто-то должен будет собирать наши вещи.

Я заставила себя забыть о предстоящем отъезде. Еще хотя бы на часа три. Да, пожалуй, я оставлю все здесь. Бог с ними, с тазиками, ящиками для рассады и запасами пластиковых вилок. И те, кажется, извели гости на свадьбе.

Шагнув в темноту склада, я была поймана крепко — не вырваться. Мне и не особо хотелось.

— Всех невест на свадьбах похищают? — услышала я голос, от которого по телу поползла сладкая дрожь.

— Только попробуй.

— Я не буду пробовать. Я это сделаю. Одно только слово…

Надо было крикнуть что-то вроде: «Тащи меня скорее, волоки прочь в подземелья, прикуй там к стене и не отпускай, а я буду вырываться, но вырваться не смогу, только вяжи надежнее!», но стоило мне поцеловать его — и все снова вернулось в плоскость горизонтальную, а мы еще ни разу не покидали ее меньше, чем через час.

Мы не могли наговориться. Не могли налюбиться. Трижды пытались выяснить отношения, чем донельзя их запутали. Сплелись до боли пальцы. Нельзя надышаться, нельзя насытиться вкусом его губ, его поцелуев. Как, если это в последний раз? Я хотела, чтобы сердце мое внезапно остановилось. Лучше так, чем…

— Ты же моя. Зачем, Ларис? — шептал Бофур мне в ухо, и я млела, желая только, чтобы он не замолкал.

— Я буду твоей и там.

— Но у нас не будет…

— Нас?

Опять это «мы», с которым я уже ничего и никогда не смогу поделать.

За стеной я слышала беспощадные звуки утра. Элю, собиравшую сумки. Максимыча, громко полоскавшего горло. Нудный голос Вишневского, вещающего о вреде пьянства. Скоро придет Саня, мы заведем уазик, и кольцо заберет нас назад, навсегда прочь от лучшего, что могло со мной случиться. Надо бежать было, Лара! Давно надо было!

А сама, вместо того, чтобы мчаться, куда глаза глядят, впилась в Бофура, как пиявка, и зацеловывала его, зная, что прощаюсь.

***

Саня не сомневался, что молодожены провели свою официальную брачную ночь в сладком сне — Кили так точно. В отличие от всех гостей, приглашенных и невольных. К последним врач относил и себя.

Эля не ложилась, в десятый раз перепроверяя свое богатство. Вот кто приобрел в Средиземье, помимо бесценного медицинского опыта, кое-что посолиднее. Пожалуй, увозимых ею драгоценностей хватит на пять лет беспрерывного кутежа в Энске.

Всей подстанцией.

Недовольный Вишневский, бурча, вытаскивал из уазика сваленное там добро. Между свертками обнаружился прикорнувший Ори. Максимыч, сдвинув кепку на лоб, дремал за рулем. По площадке перед лестницей ветер гонял оставшийся со свадьбы мусор, придавая окружающему миру несколько апокалиптический вид.

— Погрузились, кажется. Остались вещи Лариссэ…

— Я все оставляю, — безжизненно донеслось от Лары. Притихшая, серая и на диво молчаливая, она сидела в сторонке, равнодушно созерцая суету вокруг.

— Ларка, это не мое, конечно, дело… — начал было Саня, но она отвернулась в сторону. Этот жест он у нее знал давно. И потому предпочел замолчать.

Похмельные и помятые, коллеги выползали провожать земную бригаду. Это было удивительное зрелище. Кого-то вели под руки. Кто-то выглядел так, словно вообще не понимал, где он, как его зовут и что происходит. Но вышли все. Эля расцеловалась с эльфийками, Максимыч, разбуженный и невыносимо бодрый, жал руки своим друзьям по гаражу. Представители ЭБЦ долго обнимались с Саней, кто-то даже всплакнул.

— Нимир. Мастер Боргунд. Идрен, просыпайся, мы уезжаем… госпожа Мина — благодарны за науку…

— И как вы не боитесь, — вздохнул мастер Боргунд, уважительно поглядывая на Максимыча, который задумчиво вертел кольцо в руках, — ведь, как я понял, вам далековато отсюда домой ехать.

— Я за баранкой три десятка лет, это в крови, — Максимыч нервно почесал шею, — но, по-нашему выражаясь, ссыкотно.

Уазик, даже заправленный, упорно не желал заводиться. Гномы подкатили его к воротам Эребора. Саня столкнулся в дверях дежурки с Бофуром, который едва не полураздетый выбежал со склада.

— Успел. Не уехали.

— Уезжаем.

Бофур отодвинул его в сторону, не дослушав, ринулся в сторону Лары. Врач предпочел не вмешиваться. Из деликатности даже отвернулся, не желая видеть непростой сцены.

Нет, не всё можно вылечить. Есть боль, которую не исцелить лекарствами, и слова тоже не помогут. Иногда не стоит и пытаться.

Ухнули хором гномы, толкая уазик к выезду из Эребора. Максимыч распахнул двери, кивнул бригаде:

— Затаривайтесь! Сейчас поедем! Эля, ты чего? Отлипни от Вишневского.

— Эй, Вишневский, а как тебя на самом деле-то зовут? — но этот вопрос Сани остался без ответа; эльф лишь улыбнулся, отворачиваясь.

— Мастер Саннэ, мы будем помнить!

— Мы тоже не забудем… будьте здоровы, коллеги! — Саня отсалютовал уже с подножки родной буханки. Максимыч вертел кольцо в ладонях, что-то бормоча. Внезапно забурчал мотор, гномы шарахнулись в разные стороны.

— Лара, ты едешь?

— Да. Палэ.

И Саня поспешил обнять дрожащие плечи Лары и едва успел захлопнуть двери уазика, когда Максимыч, выжав сцепление, в открытое окно прокричал что-то и дал по газам.

— Прощайте, друзья! Мы любим вас!

Машина рванула с места, Максимыч удовлетворенно высказался, приобщив к словам «Средиземье» и «Эребор» чей-то хер и чью-то мать. Эля пискнула немного радостно, немного испуганно. Последнее, что рассмотрел Саня в заднее замызганное стекло — это удалявшийся одинокий фонарь дежурки и Бофура, закрывавшего лицо руками на пороге приемной.

Дальше уазик подпрыгнул, споткнулся обо что-то, и завизжали тормоза. Уазик бросило вперед, свет вокруг померк, а окно подул свежий ветер, бросил в лобовое стекло пригоршню ярких звезд.