Для таких дней нужна семья, думала Дис, поглаживая обоих сыновей по макушкам: светлой и темной. Для таких дней, когда приходят испытания, и в одиночку их невозможно преодолеть и пережить. И пусть Торин отсиживается в своей норе, рано или поздно и он выползет из нее. Пусть только попробует не выползти.

…

Прижавшись к мокрому плечу, Рания, наконец, открыла глаза. Такого храпа от Торина Дубощита она еще никогда в жизни не слышала. Раскатистый, просто-таки угрожающий склонам Горы сходом лавин и селей, а Дейлу — вторичным разрушением.

Только что он ее вколачивал в матрас, с искаженным зверским лицом, рычал, как разбуженный медведь, ругался сквозь зубы, и сжимал до хруста в костях, а спустя несколько коротких минут вдруг напрягся, вытянулся над ней и обмяк. И мгновенно заснул. Он так даже в болезни не засыпал. Глубоко и безмятежно, посмотрите-ка на короля Эребора. Рания осторожно выбралась из-под его тяжелой руки, морщась, поднялась на локте, заодно заметив царапины на предплечьях и запястьях, и потянулась за полотенцем. Не в силах достать, перегнулась через Торина, снова потянулась. И, ухватившись за него и чуть не опрокинув при этом таз с водой, вдруг ощутила на груди ладони мужчины.

Чуть уставшее лицо, знакомые до замирания сердца морщинки у губ, прячущиеся под усами и бородой, синие, как горное небо, глаза… и виноватая улыбка, которую впервые видит на лице короля гномка.

— Долго я спал? — спросил он хрипло.

— Минут пятнадцать, ваше величество.

Торин хмыкнул. Возможно, это был его ответ на «величество». Рания хотела бы знать, как теперь, по его мнению, ей следует его называть. И хотела бы знать, что он имеет в виду, держа ее груди в руках и играя с ними. И что делать с его ногой, которую он выставил перед ней, не пуская ее из кровати.

— Красивая ты, — сообщил Торин, не меняясь в лице.

Рания склонила голову. Ей следовало выказать ему подобающее почтение, но этому мешали два обстоятельства. Во-первых, по внутренней стороне бедер медленно стекали кровь и его семя, и грозили запачкать старательно накрахмаленные белоснежные простыни, если этого уже не произошло, а еще очень хотелось в уборную. А во-вторых, она слышала у дверей тихие шаги — и это значило, кто-то, постучавшись, не дождался ответа, но никуда не ушел.

— Вы позволите мне… — попробовала она вывернуться из захвата его рук, но Торин не спешил отпускать свою служанку.

— Что? — усмехнулся он, — что ты собралась от меня прятать? Это? — и он кивнул на полотенце, — смешная девочка.

— Мой государь…

Отчего, отчего у нее вдруг потекли слезы? От его доброй улыбки? От того, что она угадала, как за обычной резкостью он прячет что-то, похожее на — даже и слово вымолвить страшно, извинение? Нет, этого не могло быть — короли не извиняются и не оправдываются. По сравнению со сломанной ногой, которая все еще ноет в дождливую погоду, да даже с царапинами, которые оставляет во время игры Биби — это просто смешно назвать «болью». Так откуда слезы?

— Только не хнычь, — ворчал тем временем Торин, забирая у нее полотенце, и двумя короткими движениями стирая влагу с ее ног, — не выношу. И скажи тому, кто там скребется, что я никуда не пойду. И пусть подадут ужин. Умойся. Не хнычь, я кому сказал!

Но она уже одолела приступ плаксивости. Прижав к груди рубашку, подбежала к дверям, и тихо спросила:

— Кто? Что случилось? Государь не принимает.

— Королева Дис поздравляет его величество, — тут же раздался в ответ незнакомый женский голос с торжествующими нотками, — у наследника Кили родилась дочь!

— Я передам его величеству…

— Рания, это ты? Не откроешь дверь?

— Я не могу, — кусая губы, ответила гномка, — королева просит государя к себе?

— Ой, там столько народу! Она прислала сладости и вино. Я оставлю корзину у двери. Завтра всем раздадут подарки, вот увидишь! Интересно, что нам перепадет…

Что-то зашуршало, и каблучки быстро удалились прочь. Рания, дождавшись тишины, осторожно приоткрыла дверь, схватила корзинку с традиционными сладостями, и поспешила вернуться в спальню.

— Ваше величество, — сказала она, протягивая королю корзину, — у наследника Кили родилась дочь. Это приходили от государыни Дис с поздравлениями.

Торин замер.

— Не может быть, — выдохнул мужчина, и рывком отбросил одеяло, — невозможно! Махал щедрейший!

И схватил Ранию в объятия, закружил, и подбросил в воздух. Под сводами королевской спальни раздался веселый смех: мужской и женский. Торин смеялся, потому что это был еще один благословенный день его семьи; Рания же смеялась, потому что всегда была счастлива, когда счастлив король. И только мяукнувший Биби, обнюхивающий корзинку, вернул обоих в реальность.

— Так. Подай мне чистые штаны, и что-нибудь подобающее случаю, — пришел в себя Торин, — подбери на завтра подходящее платье и себе: будет большое торжество. Затем…

Он окинул рассеянным взглядом спальню, потом Ранию, замершую перед ним обнаженной, с рубашкой в руках. Застыдившись, девушка поспешила натянуть ее, и помогла одеться Торину. Уже из коридора, надевая корону, он сказал:

— Я вернусь поздно. Будь в спальне. Жди.

Дверь хлопнула…

…

Дис была уже сильно пьяна, и не видела никаких оснований останавливаться на достигнутом. В пятый раз она в подробностях пересказывала Торину историю рождения внучки, и, что не удивляло ее, он в пятый раз ее слушал с тем же упоением, как и в первый.

Волосы королевы растрепались, на пол сползла меховая накидка, и куда-то подевалась левая туфля. В первой комнате ее покоев на скрипке заводили какую-то опостылевшую мелодию. На кровати, укрытый ковриком, спал в одежде и даже в сапогах Кили, пьяный мертвецки, и опухший за день от слез. Фили, как подозревала мать, уединился с молодой женой, что по обычаю еще не показывалась никому, кроме мужа, и спешил догнать младшего братца в производстве потомства.

— На кого она больше похожа? — переспросил в очередной раз Торин, — чья кровь?

— Наша, конечно, — уверенно ответила Дис, — личико круглое, а крепенькая! Ножки прямые. Не то, что были у Фили, когда он родился. Помнишь?

Торин посмотрел на сестру затуманенным взглядом. Подвинулся ближе, разливая вино по кубкам.

— За нас, — поднял он свой, — за детей. И за их детей.

— За нас!

Плевать на все, что будет завтра. Главное, что оно будет. Комната плыла вокруг Дис, и она отметила: никогда раньше ей так напиваться не доводилось. Или, может быть, так говорят все пьянчуги каждый следующий раз? Дис хихикнула, приваливаясь к плечу Торина.

— Ты простил Кили? — спросила она сонно, чувствуя, как клонит ее скорее куда-нибудь лечь, — прости его. Ну, ты, злой король, скажи, что прощаешь.

— Не за что прощать, — ответил Торин откуда-то из сиреневой дымки вращающейся вокруг комнаты.

— А меня?

— И тебя не за что.

— М-мы больше об этом не говорим, я помню. Помню. Как думаешь, может быть, теперь все будет хорошо? По-настоящему?

Он молчал. Дис охватил страх, и она усилием воли поднялась, повисла на его плече, тревожно заглянула в лицо брату. Взгляд у Торина был задумчивый. Как раньше, когда он скрывал от нее что-нибудь, и не делился, а она все равно рано или поздно узнавала его секреты. Сколько же лет прошло, а он все еще надеется что-то сохранить от нее в тайне!

— Я все про тебя знаю, — заплетающимся языком сообщила она брату, и погрозила пальцем; палец перед глазами уже троился, — ты меня не проведешь…

— И не собирался, Дис. Давай, пьяница моя, ложись спать. Поздно. Завтра много дел.

…

Рания проснулась от того, что на нее сзади навалилось тяжелое тело. Запахло карамелью и пряниками. И вином.