– Коровники пустуют, развалилось все, – продолжил Мишель. – Даже узбеки сбежали! Они в них жили пару лет назад, но теперь коровники в таком состоянии, что ни для бомжей, ни для гастарбайтеров не подходят! Поля не засеваются. И строить на них никто ничего не будет – далеко. И все уехали… Молодежи нет.

«А вы развлекаетесь, пугая буржуев змеем», – подумала я.

Борис Петрович предложил вернуться к неведомой Шурке из дома Прокофьевны.

– Давно она здесь появилась?

– Да с месяц где-то, да, Мишель? – Супруга толкнула своего благоверного в бок. Мишель уже клевал носом.

– Угу, – сказал хозяин дома.

– Одна?

– С мужиком. Но я с мужиком не разговаривала, – сообщила Люси. – Какой-то он нелюдимый у нее. И в город все время уезжает. То есть он здесь и не живет почти. Наверное, в городе работает. Хотя дорого туда-сюда ездить. И времени много занимает.

– А если зайцем? – спросила я.

– Теперь с этим сложнее, – пояснила Люси. – И турникеты наставили, и контролеры все время шастают. Мы, конечно, умудряемся и на жалость давим… Но мы редко ездим. И то мы, а то молодой бугай.

– Лет ему сколько?

– Тридцать.

– Больше, – подал голос Мишель. – Старая баба молодого мужика прихватила. А вообще какая-то странная пара.

– Шурка – баба нормальная, – заявила хозяйка. – И выпили мы с ней, и по душам поговорили. С мужиками ей всю жизнь не везло…

– А что она про последнего сказала?

– Не хотела про него говорить, чтобы не сглазить. Правильно. Жаль, Прокофьевна померла. Она знала, как мужика привораживать. Я Шурке посоветовала в доме покопаться. У Прокофьевны много кореньев было. Не думаю, что родственники забрали или выкинули. Похоже, они вообще в доме ничего не трогали. Я изменений не заметила. Шурка, конечно, дом вымыла, но ничего не переставляла.

– Чем она занимается?

– Да ничем вроде. С работы, говорит, ее уволили. Хотела летом на свежем воздухе пожить, огородом собиралась заниматься. У Прокофьевны большой огород, кустов смородины много, яблони, даже слива одна. Чем мужик ее занимается – не знаю.

Борис Петрович попросил показать Шуркин дом. Мишель уже заснул на стуле, поэтому во двор с нами вышла одна Люси и показала, в какую сторону идти.

– Дом с петухом облупившимся, – сказала она на прощание. – Не ошибетесь. Петуха мужик Прокофьевны еще делал, царствие им обоим небесное.

Люси перекрестилась, с нами попрощалась и ушла в дом.

Мы направились к дому Прокофьевны.

Все остальные дома, которые мы проходили, пустовали. Нужный нам стоял ближе всего к озеру. Правда, от озера его отделяла узкая полоса деревьев и кустарников. Свет в доме не горел, забор покосился. Когда-то строение было добротным, но за ним давно не следили. Краска облупилась, правда, дом не осел, как жилище двух алкоголиков. Огородом тоже давно не занимались. На участке стояла банька и небольшое отдельное хранилище для картошки и других овощей. Правда, оно могло быть глубоким. Я сомневалась, что в нем что-то осталось. Хранилище представляло собой приземистый домик, будто вылезающий из земли, с очень низким входом. В нем мог бы жить крупный гном, человеку, даже с моим ростом, заходить в него было проблематично, но мы и не пытались. Калитка со стороны грунтовой дороги была привинчена к забору проволокой.

– Давай-ка до озера прогуляемся, – предложил Борис Петрович.

Мы обошли дом, увидели еще одну калитку, без проволоки, от нее вниз вела тропинка.

– По ней недавно ходили, – заметил Борис Петрович. – Сейчас, конечно, уже не скажешь, сколько человек, но точно ходили.

Мы спустились к крохотному пляжу, то есть это я восприняла этот участок как пляж. Не исключено, что с такой целью это место никогда не использовалось. Но лодку на берег тут точно вытягивали – остались следы.

– Давай назад, – сказал Борис Петрович.

Мы зашли на участок через ближайшую к озеру тропинку, обошли дом, постучали в дверь. Никто не открыл. Из дома не доносилось никаких звуков. Борис Петрович подергал дверь. Как и следовало ожидать, она оказалась заперта. Мы снова обошли строение, и на этот раз отчим пробовал на крепость все окна (предварительно надев перчатки и вручив пару мне), нашел одно, которое можно было открыть с улицы, подсадил меня, я проникла в чужое жилище, быстро осмотрелась, добежала до входной двери и открыла ее отчиму.

– Перчатки не снимать! – предупредил Борис Петрович, будто я сама не понимала, что нельзя оставлять отпечатки пальцев.

В доме недавно жили, но уезжали поспешно. Это было видно по разбросанным вещам, скорее всего, хозяйским. Свое добро обитатели, похоже, забрали всё. Борис Петрович принялся за тщательнейший осмотр дома. Я никогда не видела его за такой работой, и мне было интересно наблюдать, куда он заглядывает.

Его осмотр (или обыск?) увенчался успехом.

– Полина, иди сюда! – воззвал Борис Петрович, стоя у старого двустворчатого шкафа.

Отчим показывал в угол, направляя туда луч фонарика. Он только что извлек из шкафа кучу какого-то старого тряпья, вероятно, оставшегося от хозяйки. В щели, образовавшейся в левом нижнем углу, что-то слегка поблескивало.

– Сфотографируй, пожалуйста, – попросил Борис Петрович. – А потом попробуй вынуть. У тебя тонкие пальчики, не то что у меня.

Из угла шкафа я извлекла небольшое колечко с маленьким бриллиантиком (то есть это я решила, что камень – бриллиант) и вопросительно посмотрела на Бориса Петровича.

– Надо возвращаться к директору комплекса.

– Что вы собираетесь ему говорить?

– Пусть сам связывается с теми, пропавшее кольцо которых подходит под описание этого. И я бы тут снял отпечатки пальцев. Маловероятно, что они здесь остались, но вдруг?

– Официально или неофициально?

– Директор комплекса дружит со всей местной полицией. Я, конечно, могу еще поработать по этому делу, но пусть лучше официальные органы действуют, потом по базе данных прогонят отпечатки и посмотрят, нет ли у обладателей соответствующей «истории». Ребятам будет лишнее раскрытие дела, а это в карьере никогда не помешает.

Мы вернулись в комплекс, показали кольцо, показали фотографии. Директор тут же позвонил кому-то из знакомых, те, так сказать, прониклись, наведались в дом. Не знаю уж, как они потом будут представлять проникновение в чужое жилище, но я не сомневалась, что у них для таких случаев имеется несколько «домашних заготовок».

В доме удалось найти отпечатки пальцев только одного человека – некоей Александры Васильевны Седых, всего полгода назад покинувшей места не столь отдаленные, в которых она за свою жизнь успела побывать уже три раза, и все – за кражу. Судя по характеристике, которую удалось раздобыть Борису Петровичу, Александра Васильевна была женщиной влюбчивой, и хотя все преступления совершала явно с подельниками, своих мужчин никогда не сдавала. Мужчины расплачивались с ней весьма оригинально – присылали на зону молодых любовников. То есть во время первой отсидки один молодой любовник писал письма и приезжал на длительные свидания, во время второй – другой, во время третьей – третий. Все любовники не имели криминального прошлого, клялись в вечной любви (судя по письмам, которые читала администрация), обещали жениться, но к своим сорока пяти годам Александра Васильевна замуж ни разу не сходила и детей не имела. О количестве сделанных абортов история умалчивает.

Судя по фотографиям, она на самом деле имела сходство с Маргаритой Станиславовной Верещагиной.

– Но как она появилась на свадьбе? – не понимала я.

– Кто-то дал наводку, – пожал плечами Борис Петрович.

– Вы забыли, что она появилась в таком же платье, как у Марго, которое та шила на заказ у портнихи?! Кто мог дать такую наводку?

Проверка портнихи ничего не дала. Та уже много лет время от времени выполняла заказы Маргариты Станиславовны и явно не хотела терять богатую клиентку. Тем более клиентка все больше и больше склонялась к фирменным тряпкам, хотя, по-моему, относилась к людям, которым нужно носить только вещи, сшитые по индивидуальному заказу. Портниха клялась и божилась, что второго платья не шила и к ней никто даже не обращался с такой просьбой.