Война катилась на запад, но в городе, далёком от её пожирающего огня, это совсем не чувствовалось.
Она жила письмами. Вся жизнь разделилась на периоды: от письма – до письма. Сначала, получив заветный треугольник, проглатывала содержание письма, забывая об окружающем. Потом внимательней читала во второй раз, в третий, в десятый, пока это содержание не выучивалось наизусть. И только после этого садилась писать ответ, который тоже занимал несколько дней. Лишь, после отправки письма, начинался второй период – ожидание ответа оттуда.
Борис описывал бои, своё солдатское житьё, украшал письма лозунгами, взятыми из газет, о том, что наше дело правое, и мы победим. На полях часто появлялись его рисунки товарищей и командиров, или какие-то смешные рожицы. И всё это перемежалось такими пронзительными словами нежности, что у Али сладко ныло сердце, и слёзы наворачивались на глаза. Эти письма придавали ей силу, внушали надежду.
В ответ писала Борису о заводе, о своих переживаниях, о первом движении ребёночка, о том, как она скучает.
Прекрасно знала, что и Борис ждёт от неё весточек и хранит их у сердца, и перечитывает помногу раз. Незадолго перед отъездом Бориса они сфотографировались, и каждый взял себе фото. Теперь его фотография стояла на столике, и когда писала, смотрела на неё и разговаривала с Борисом. Иногда теряла реальность, ей казалось, что он тут рядом, стоит только протянуть руку и коснёшься его гимнастёрки.
Весна незаметно перешла в лето. Теперь можно было собирать в лесу грибы и ягоды, и это было хорошим подспорьем к бесконечным крупам, консервам и картошке.
Аля с подружками, такими же заводскими девчонками, иногда приходила в госпиталь ухаживать за ранеными. Это вносило некоторое разнообразие в монотонное существование. Раненые радовались их приходу, девушки напоминали им оставленных где-то родных.
В углу одной из палат лежал лётчик-капитан. Он почти всё время молчал, в общих разговорах участия не принимал, только смотрел своими чёрными глазами пристально, как будто сверлил человека. Аля чувствовала его взгляд на себе. Однажды, обернулась и нарочно уставилась в лицо, в глаза его, но он не отвёл взгляда.
Медсестра рассказала ей, что он сбил более двадцати немецких самолётов, дважды прыгал с парашютом из горящего самолёта. Звания Героя ему не дали потому, что нагрубил какому-то начальнику, послал того подальше. И ещё рассказала медсестра, что вся семья его погибла – расстреляли под Киевом, в Бабьем Яру.
После этого Аля внимательно рассмотрела капитана: он был красив, даже шрам на левой щеке не портил его, а только подчёркивал мужественность. Светлые, прямые волосы, разделённые пробором, спадали на лоб, и он отбрасывал их рукой. Вся его худощавая фигура выражала порывистость, резкость, решительность.
Ну, прямая противоположность Борису, подумала Аля и, вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на капитана заинтересованно, как на мужчину, и от этой мысли покраснела.
Частенько, перед ранеными выступали школьники со стихами и песнями, после этого объявляли танцы. Госпиталь располагался в бывшем сельхозтехникуме, и всё происходило в актовом зале.
В один из таких дней девчонки уговорили Алю остаться на танцы. Она совсем не собиралась танцевать, животик уже немного выпирал, и приходилось надевать свободное платье, чтобы он был меньше заметен. Ей просто захотелось посмотреть, она давно не была на таких вечерах, только в школе, до войны. И атмосфера ожидания чего-то необыкновенного, которая всегда присутствовала на танцах, захватила её.
Капитан подошёл незаметно, и пригласил:
– Разрешите.
Она, неожиданно для себя, согласно кивнула головой. Они танцевали медленный фокстрот. Узнали, как зовут друг друга, и капитан начал рассказывать истории из своей, ещё довоенной жизни. Аля чувствовала запах мужского тела, он перебивал запах хозяйственного мыла, которым мылись раненые. И этот запах волновал её, она уже отвыкла от него. Они станцевали несколько танцев, Аля почти всё время молчала, говорил капитан. Он оказался неплохим рассказчиком.
Потом вышли на веранду подышать свежим воздухом. Капитан достал мятую пачку папирос, но, видимо, раздумав курить, положил её обратно в карман. Они стояли близко, Аля чувствовала рядом тепло его тела. Капитан положил руку ей на плечо, развернул, прижал к себе, и впился губами в её губы. Аля попробовала вырваться, но капитан держал крепко, другая его рука уже шарила по её телу, залезла под платье, скользнула по упругой попке, между ног. Аля напряглась всем телом, чуть отодвинулась, и со всей силы ударила его кулаком в лицо. От неожиданности и боли, капитан опустил руки, Аля отскочила к стене, обхватила руками живот, тихо охнула и сползла на пол. Теперь он боялся к ней приблизиться. Она справилась с собой, с трудом, раскорячась, поднялась и, молча, смотрела на капитана. Тот, держась за разбитую скулу, выдавил из себя:
– Простите.
И тогда она выпалила:
– У меня муж на фронте, – и добавила, чуть погодя, – и я жду ребёнка.
От этой последней фразы капитан вздрогнул и сжался, как будто снова получил удар:
– Простите… я не знаю, что со мной, я два года не касался женщины… вы так красивы.
Он достал ту самую, мятую пачку «Беломора», щёлкнул зажигалкой и выпустил клуб дыма, – а мои дети погибли, во рве лежат…
Но Аля уже повернулась к нему спиной и пошла, а он всё бормотал ей вслед:
– Простите…
Подходил к концу сентябрь, приближалось время рожать. Аля много наслушалась рассказов об этом процессе, но всё равно боялась. В большой пятиэтажной больнице родильного отделения не было, она вся была отдана под госпиталь. Гражданские в эти годы болели редко, а если и заболевали, лечились дома народными средствами. Но гинеколог был всегда загружен, от непосильной работы, простуд, плохого питания и переживаний, многие женщины болели.
Осень постепенно вступала в свои права, желтели и опадали листья, и шуршали под ногами, когда Аля выбиралась в недалёкий лес. Стояла чудная погода – «бабье лето». Аля не работала уже, и это блаженное состояние, согретое природой и взволнованными письмами Бориса, очень помогало ей перед родами.
Вот-вот, должны были начаться схватки, и доктор предложил ей лечь в больницу, чтобы не нервничать, и не бегать по улице, когда роды уже подойдут. В больнице ей отвели маленькую коморку рядом с туалетом, и она редко выходила оттуда, боясь встретиться с кем-нибудь из фронтовиков. Случай с капитаном-лётчиком не выходил из памяти. Девчонки передали ей, что он уже выписался и уехал на фронт.
Роды начались ночью, доктора вызвали из дома, и он прибежал весь заспанный и взлохмаченный, но в хорошем настроении, и сразу приступил к делу. Всё прошло легко, и Аля даже не поняла ничего, когда доктор поднёс к её лицу розоватого цвета младенца и весело закричал:
– Дочь у тебя, дочь!
Заботы о дочке полностью захватили Алю, она даже Борису стала реже писать. Самое главное, что у неё было молоко, и вначале этого было достаточно. Соседи и рабочие с завода старались проведать её, принести чего-нибудь съестного.
Долго тянуть с выбором имени она не могла, надо было регистрировать ребёнка, а обсудить это с Борисом никак не получалось. И тогда она выбрала имя сама. Имя, каких в этом городе отродясь не давали детям. Имя, напоминающее о далёкой, жаркой стране на берегу тёплого моря, о диковинных плодах, которые она никогда в своей жизни не пробовала.
Аля назвала свою дочь Оливией.
Она с тревогой ожидала, как воспримет Борис рождение дочери, ведь он так хотел сына. Но он даже обрадовался, дочь вносила какую-то нежность и таинственность в его представление о детях. Зима кончилась, и победная весна стучалась в заклеенные окна. Борис писал, что они уже идут по Германии. В один из таких тёплых солнечных дней, случилось то, что разделило её жизнь на две неравные части.
Пожилая почтальонша, которая всегда приносила ей письма от Бориса, в этот раз как-то неуклюже, зацепив стойку, протиснулась в ворота, и не глядя в лицо, вручила конверт. Потом согнувшись, поправив на плече тяжёлую сумку, быстро, быстро ушла. Аля поблагодарила, взяла письмо и даже не посмотрела на него, на руках крутилась и капризничала дочка. Наконец, успокоив дочь, воткнула ей в рот соску-пустышку, посадила на скамейку, и только тогда взглянула на письмо. Сердце бешено заколотилось, вместо треугольника – конверт, незнакомый почерк. Она трясущимися руками разорвала непослушную бумагу. Строчки запрыгали перед глазами: – «Ваш муж Борис Шаталов… погиб».
