Борис уже неделю был на казарменном положении, в городе комплектовалась стрелковая дивизия, но на праздник его отпустили в увольнительную. Он обменял золотые часы на бутылку спирта, получил праздничный доппаёк, а когда стемнело, направился к знакомому дому. Падающий из окон свет немного освещал улицы, электричество к празднику давали полной меркой. В доме его уже ждали, едва он открыл калитку, дверь распахнулась, и в проёме показался знакомый силуэт в накинутой на плечи шали. Аля обняла Бориса, прижалась к нему и, целуя в губы, в тщательно выбритые щёки, повторяла:

– Я соскучилась, я соскучилась, я соскучилась.

Так, в обнимку, они и ввалились в прихожую, которая служила одновременно кухней. Мать повернулась от печки, где хлопотала с ужином, и Аля, опомнившись, представила:

– Мама, – это Боря, Боря, – это мама.

И тут же смутилась, она совсем забыла, что у мамы есть имя-отчество. Мать, почему-то, протянула руку и Борис, взяв её, вдруг понял, что неловко мужчине пожимать руку женщине. Тогда он нагнулся, и едва коснувшись губами, поцеловал протянутую руку. От этого все смутились ещё больше, но мать быстро заговорила нарочито торжественным голосом, чтобы снять неловкость:

– Товарищи, прошу к столу.

Стол, наполненный военными лакомствами, очень сочетался с наряженной ёлочкой, которую несколько дней назад принёс Борис. Аля тоже получила хорошее дополнение к обычным заводским карточкам.

Этот стол, оставшийся от прежних хозяев, был велик для троих, поэтому все разместились свободно: Аля рядышком с Борисом, а мама чуть поодаль.

Борис наполнил невесть откуда взявшиеся хрустальные бокалы прозрачной жидкостью и поднялся.

– Ну, – голос у Бориса внезапно сел, он откашлялся и уже твёрдо произнёс: – За то, чтобы новый, сорок четвёртый год, принёс нам победу.

Залпом опрокинул в себя бокал, а мама и Аля отпили немного. Разбавленный спирт весело побежал по жилам и неловкость, висевшая поначалу в воздухе, растаяла.

Мать задавала вопросы Борису, а тот был в ударе, шутил, смеялся. Наконец, она попросила Бориса налить и поднялась. Улыбка уже сбежала с её усталого лица. Подняв бокал, посмотрела на парня, потом на Алю, и негромко, но торжественно произнесла:

– За вас, дети мои. За ваше счастье, и за вашу радость! – потом, помолчав, добавила: – И за вашу любовь, пусть она будет всегда.

Три бокала звонко сошлись над столом, все выпили, Аля, поставив бокал на стол, прижалась к руке Бориса и вдруг неожиданно для самой себя привстала на цыпочки и поцеловала его в щёку. И тут же смущённо посмотрела на мать. Та улыбнулась, и направилась к стоящему в углу на тумбочке патефону. Игла легла на большую пластинку, с красным кружком в центре, раздались звуки медленного вальса.

Борис церемонно подошёл к Але, они начали тихонько кружиться, насколько позволяла небольшая комната. Смотрели друг на друга, что-то говорили, и ничего не замечали вокруг. Когда опомнились, стояли, обнявшись, пластинка шипела, матери в комнате не было. Аля вспомнила, как мать говорила перед ужином:

– С вами, молодыми посижу, да пойду к тёте Нюре. Одиноко ей, на мужа и сына похоронки получила. Поболтаем по-бабьи, утешу, как смогу, да там, наверное, и заночую.

Борис и Аля так и стояли посреди комнаты, не в силах оторваться друг от друга, он целовал её губы, глаза, щёки, осторожно касался губами тонкой, нежной кожи на шее.

Она прижалась к нему животом и бёдрами, тело её трепетало, она знала, что сегодня должно произойти, и желала этого.

Аля выключила верхний свет, оставила только одну свечу, и потянула Бориса в свою маленькую спальню, одну из двух комнат их небольшого дома. Он снова обнял Алю, губы их слились, потом отстранил от себя и дрожащими руками начал расстёгивать её кружевную жилетку. У него ничего не получалось, тогда Аля сама сняла жилетку через голову, потом кофточку и юбку, и осталась только в трусиках с кружавчиками.

Они были неопытны, неловки, у них это было в первый раз, но переполнявшие их чувства, восторг от близости, огромная нежность, желание обладать друг другом, раствориться друг в друге, подсказывали, что надо делать.

Борис шептал ей какие-то слова пересохшими губами, перемешивая их с поцелуями, а Аля тихонько постанывала:

– А-а-а, о-о-о…

Потом они лежали умиротворённые, обвив друг друга руками и ногами, лишь губы изредка, находили другие в полумраке…

Пожениться решили сразу, но в ЗАГС попали только через месяц. ЗАГС работал не каждый день, и Борису никак не удавалось совместить с его работой свои увольнительные.

В полупустом промёрзшем ЗАГСе их встретила пожилая женщина в ватной телогрейке. Дуя на озябшие руки, она внимательно смотрела на молодых, ожидая что они скажут.

Борис, чувствуя свою мужскую ответственность, начал говорить первым:

– Вот, решили пожениться.

– Да, уж вижу, что не разводиться пришли. А почему сейчас, время, вроде бы не совсем подходящее.

– Мы, это, – Борис даже заикаться начал от волнения, – я на фронт ухожу, мы хотим быть мужем и женой.

– Ну что ж, вот вам время на размышление – три недели.

– Нет, нет, – заговорили они разом, – мы не можем ждать.

– А я не могу нарушать закон.

– Ну, может быть в виде исключения, – Борис пытался применить всё своё обаяние, – сейчас ведь немногие женятся.

– Да совсем никто не женится, ну так что с того, закон есть закон.

И тогда Аля, вдруг, выпалила:

– Беременная я, – и густо покраснела.

Борис удивлённо посмотрел на неё похоже, что для него, как и для заведующей ЗАГСа, это заявление было новостью.

Заведующая сразу как-то помягчела, на лице её проступила печать усталости и плохо скрываемой боли:

– Дети – это прекрасно, война скоро кончится, детей надо будет растить, – и, помолчав, добавила: – Да нынче почти никто и не рожает. Ладно, давайте документы, а свидетели есть у вас?

– Сейчас, – Борис вскочил и помчался к двери, – сейчас приведу.

На улице было пустынно. Он добежал до перекрёстка и увидел странную пару: старичок в длинном тулупе держал под руку женщину, замотанную платком. Они медленно шли вдоль заснеженных деревьев.

Борис подбежал к ним и стал путано объяснять, что им нужны свидетели, это займёт совсем немного времени. Старичок посмотрел на него поверх очков и изрёк:

– Не морочьте мне голову, молодой человек, я сестру в больницу веду. Ступайте, себе…

– Я могу помочь, – откуда-то вынырнул ладный, стройный лейтенант в белом полушубке, – сейчас ещё кого-нибудь тормознём.

Вскоре, они стояли перед заведующей ЗАГСом: Борис с Алей, и лейтенант с молодой, элегантной женщиной, которую он уговорил на улице послужить на благо отечества.

– Именем… объявляю… мужем и женой.

Голос заведующей слегка дрожал, казалось, она еле сдерживает слёзы. Молодые надели кольца, которые Борис выменял на местном «толчке» за две банки тушёнки. Лейтенант поздравил их, подхватил под руку женщину и исчез, так же внезапно, как и появился.

Борис и Аля направились к выходу, держась, всё время за руки, словно боялись отпустить их, и потерять друг друга. Уже были в дверях, когда заведующая со стоном опустилась в кресло, плечи её вздрагивали.

– Что с вами, что случилось? – Борис и Аля подбежали и обступили её, Борис подал стакан с водой.

Заведующая вытерла глаза и махнула рукой:

– Идите уж, счастья вам, – и когда они уже были на пороге, вдруг тихо и просто добавила им вслед: – Сына у меня убили недавно, вот похоронку получила.

Свадьба была скромная, собственно, свадьбы, как таковой, и не было. Посидели дома у Али. Два товарища Бориса, две подруги Али, да мать ещё пригласила соседок.

Борис взял увольнительную на сутки, а товарищи его должны были вернуться в часть. Мать выделила молодым маленькую комнату, которая и так служила спальней для Али. Вместе поспать им сейчас удавалось редко, вовсю шла боевая учёба, и увольнительные не предоставляли.