Борис торопился, понимая, что оберст рвётся вперёд и использует для этого все средства. Вскоре он, ведя эсэсовца на ремне от портупеи, вышел к дороге и через час был уже около блокпоста.
Глава четвёртая. Подследственный
– Стой, кто идёт?
Луч мощного фонаря осветил Бориса и человека в тюремной одежде со связанными руками.
– Свои.
– Какие ещё свои? Пароль.
– Пароля я не знаю, был в плену, веду «языка».
– Кто такой?
– Командир первого штурмового батальона…полка…дивизии капитан Шаталов.
– Подойди ближе капитан, оружие на землю, руки вверх.
Подскочили два бойца, обшарили Бориса и эсесовца, и повели обоих в караульное помещение.
Молоденький лейтенант, проверив документы Бориса, связался с кем-то по телефону:
– Товарищ майор, прошу проверить капитана Шаталова… да сейчас, он вышел на КПП с человеком в тюремной одежде. – Есть! – лейтенант положил трубку и сказал, ни к кому, не обращаясь:
– Подождём пятнадцать минут.
Борис сидел, молча, его никто ни о чём не спрашивал, и он приготовился к самому худшему. И оно, это худшее, не заставило себя ждать.
Длинный, тревожный звонок разорвал тишину, лейтенант снял трубку:
– Да, товарищ майор, понял, слушаю товарищ майор – до вашего приезда не допрашивать.
Он кивнул двум солдатам, показывая на Бориса:
– Связать, и этого тоже получше, – он ткнул пальцем в эсесовца.
Потом торжествующе произнёс, глядя Борису в глаза:
– Капитан Шаталов геройски погиб полтора месяца назад. А кто ты такой на самом деле и откуда у тебя эти документы выяснит утром СМЕРШ.
Борис почувствовал, как засосало под ложечкой:
– Лейтенант, нельзя ждать до утра, у меня очень важные сведения.
– Что, на тот свет раньше времени не терпится?
Борис взглянул в торжествующие глаза лейтенанта, который, наверное, гордился тем, что поймал шпиона. Такому бессмысленно что-либо доказывать. И вдруг горячая волна ярости и гнева подступила к горлу, он вскочил и заорал:
– Щенок, как ты смеешь так со мной разговаривать, да ты ещё за партой сидел, когда я этими руками фашистов глушил. Прошу связать меня с командиром дивизии – полковником Погодиным.
– А с генералом, командующим армией, тебя можно связать? – насмешливо кривясь, спросил лейтенант.
«Похоже, мальчишка и впрямь меня за шпиона принимает», пронеслось в голове у Бориса. Дело – швах, оберст может уйти.
– Да, можно связать с генералом, он меня лично знает, он мне орден и офицерские погоны на переднем крае вручил.
Как ни странно, но эти последние слова произвели на лейтенанта впечатление, он, скорее всего, и повоевать-то, как следует, не успел.
– Вас считают погибшим, – после некоторого молчания произнёс он.
– Да, считают, я остался с бойцами прикрывать прорыв батальона из окружения. Погибли все. А меня раненного, без сознания, взяли в плен. Да не это сейчас главное.
И Борис рассказал лейтенанту об эсесовцах в тюремной одежде, о спрятанных драгоценностях. Лейтенант смотрел на него совсем другими глазами, и даже обращаться стал на «вы».
Уже минут десять он крутил ручку телефона, пытаясь привести в чувство сонного телефониста. А тот изо всех сил старался отвязаться от назойливого лейтенанта:
– Да пойми ты, спит подполковник, не могу я его будить.
– Дело важное, не терпит отлагательств.
– Ну, до утра любое дело потерпит, командир, уже которую ночь не спит нормально.
– Это дело до утра терпеть не может.
– А что случилось?
– Крупное подразделение эсесовцев в лесном массиве прорывается к американцам.
– Ладно, доложу, только держись, если мне достанется.
– Товарищ подполковник, – адъютант командира полка тряс его за плечо, – товарищ подполковник, ну вставайте же. – Подполковник только мычал, и просыпаться не хотел. – Товарищ подполковник, капитан Шаталов на проводе.
Подполковника словно подбросило:
– Что ты сказал, повтори, чёртова кукла, – последние два слова были его любимой поговоркой, – ты мне что, сказки по ночам рассказывать вздумал?
– Если это сказка, то я – Андерсен.
Но комполка шутки не принял, а выхватил телефонную трубку из руки адъютанта.
– В трубке что-то щёлкнуло, и чёткий голос произнёс:
– Товарищ подполковник, докладывает капитан Шаталов…
– Подожди, – перебил его сразу очнувшийся от сна командир, – ты откуда… ты где… Шаталов, живой?
– Живой. Меня не так просто завалить, товарищ подполковник.
– Вот чёртова кукла, а мы тебя похоронили уже, памятный знак поставили на месте того боя, к Герою тебя представили…посмертно. А ты живой.
Через десять минут полк, расквартированный неподалёку, был поднят по тревоге, а ещё через полчаса подразделения вышли на исходные позиции к опушке леса, охватывая его полукольцом.
Комполка лично приехал на КПП, и лейтенант, стоя в углу комнаты, восторженно смотрел, как два увешанных орденами, прошедшие огонь и воду человека, обнимались и тискали друг друга.
Как ни убеждал командир, что полк и без Бориса справится, он всё равно напросился на участие в операции:
– Я эту кашу заварил, мне и расхлёбывать, – с улыбкой говорил он подполковнику.
Прошло уже более двух часов, как Борис покинул лагерь эсесовцев. За это время эсэсовцы могли выйти из леса, чтобы ещё затемно перейти линию разграничения. Хотя по ночному лесу быстро не побежишь и на это надо брать поправку.
Борис углубился в лес на пути возможного следования группы, в которой сам недавно находился. За ним цепью шли бойцы. Слух и зрение Бориса были настороже, чутьё разведчика подсказывало, что отряд эсесовцев рядом. Луна вышла из-за туч, и в её неверном свете Борис увидел беззвучно двигающиеся силуэты.
– Стрелять только по моей команде, – передал он по цепи.
Немцы, возможно, тоже заметили бойцов, их движение прекратилось. Никто не решался выстрелить первым, чтобы не обнаружить себя в темноте. Вдруг из чащи вырвался человек. Он бежал и кричал:
– Nicht schissen! Не стреляйте, камараде, не стреляйте, товарищи.
Борис узнал старого Курта. Из кустов, где засели эсесовцы, раздалась короткая автоматная очередь, и крик его захлебнулся. Немцы, поняв, что обнаружены, решили идти на прорыв, они надеялись проскочить в темноте. Мощным автоматным огнём и гранатами, они прокладывали себе путь. Сблизившись с бойцами, схватились врукопашную. Борис сразу вычислил оберста по блестевшей под лунным светом пряжке ремня, с которым тот никогда не расставался. На пряжке было выгравировано: «Гот мит унс» – с нами Бог.
«Ну, Бог тебе сегодня не поможет», подумал про себя Борис, боясь только одного, чтобы оберста не застрелили. В несколько прыжков он настиг немца и свалил его на землю. Они катались по земле, пытаясь одолеть один другого. Оберст оказался хорошо подготовленным физически, и знал приёмы борьбы, а Борис ещё не совсем оправился от ранений.
Неизвестно, чем бы закончилась эта борьба, оберст уже оседлал Бориса и вытащил нож, если бы подоспевший боец не ударил его по голове.
– Ну что ты наделал, – с таким отчаяньем произнёс Борис, глядя на неподвижно распростёртое тело, как будто потерял родственника.
– Виноват, товарищ капитан, я же легонько его, скоро оклемается, – сокрушённо ответил боец. Он посветил в лицо лежащему на земле человеку фонариком, и Борис с удивлением увидел, что это совсем не оберст, а один из эсесовцев, подпоясанный ремнём оберста.
Два свободных дня, которые выпали Борису после боя, ставшего для него заключительным в этой войне, он занимался эпистолярным жанром. Изгрыз уже второй карандаш, старательно описывая всё происшедшее с ним за последние месяцы. Написал два больших письма и отдал их на почту. Он думал о том, как обрадуется Аля, получив от него весточки.
