…Дочери, — вновь вернулся Святослав к первоначальным мыслям своим. — Старшенькая Елена — не только именем, но и статью вся в мать: скуластенькая да черноглазая. Скромница. Младшенькая, Анаста-сия или Услада по-славянски — озорница… в меня! Шустренькая, живая, улыбчивая.
Мысли о дочерях напомнили о матери их, половецкой княжне Еле-не, принявшей, наконец, схиму и постригшейся в монахини, чтобы не быть князю обузой и не вызывать нелюбовь к ее детям со стороны Ма-рии.
…Эта любила. Только из-за любви можно пойти на такие жертвы. Ни упреков, ни слез. Порой даже помощь оказывала, как могла. Мария же другая. Тоже любит, но как-то по-иному, разумом что ли… Елена же любила сердцем!»
Мысли завертели, закружили, переплетаясь, наваливаясь одна на другую, как осенние листья на ветру, княжескую главу. Не отмахнуться от них, как от назойливых осенних мух, не отделаться… Да и стоит ли?
Не получив очередной помощи от Юрия Суздальского, Владимир Давыдович созвал всех Ольговичей на совет в Чернигов.
— Вот ответ Юрьев, — расправляя трубочку пергамента, сказал он собравшимся.
— И что там писано? — поинтересовался Святослав Всеволодович как самый молодой среди чернигово-северских князей, а потому более эмоциональный и не столь воздержанный, как его стрыи.
— Если в двух словах, то помощи нам от него ждать не приходится, — сказал с гневом Владимир, бросив расправленный лист на столешни-цу; лист вновь свернулся трубочку. — Впрочем, сами прочтите.
Святослав Ольгович взял пергамент. «Я весьма желал сам к вам идти, — стал читать вслух он, — и по крайней возможности вам помогать. Но вот беда, получил известие, что болгары камские войско против ме-ня собирают. Потому принужден остаться, чтобы свою землю не под-вергнуть разорению. Вам же пришлю сынов своих».
— Как всегда, — прокомментировал послание суздальского князя Изяслав Давыдович. — Как всегда: пришлю сынов своих… Хоть сынов, как известно, у него много, но они все же не кмети, не полки суздаль-ские.
— Таков уж Юрий, — развел руками Святослав. — Его даже престол киевский, по-видимому, не заставит задницу от суздальского стола ото-рвать.
— А что, — тут же ухватился за брошенную вскользь мысль Изяслав Давыдович, — может, действительно киевским столом его поманить? А?
Святослав промолчал, но Владимир поддержал брата:
— Поманим! А пока, братья, — перешел он к сути съезда родствен-ников, — давайте поищем мира у Изяслава Киевского. Потому и созвал вас. Вижу, не сдюжить нам с киевским князем и его союзниками. На его стороне ныне и сила воинская и сила церкви. Вон как митрополит Клим за него старается, рассылая по епархиям увещевательные письмена! Призывает прекратить междоусобья. Да вы и сами то видите и понимае-те.
— Да, не сдюжить нам, — первым согласился князь Святослав Все-володович, которого мать Агафья Мстиславна, вдовствующая киевская княгиня, постоянно укоряла за связь с Давыдовичами и Святославом Ольговичем, за вражду с ее родными братьями Изяславом, Ростиславом и Владимиром.
— А ты, Святослав Ольгович, как на это смотришь? — выслушав Святослава Всеволодовича, спросил Владимир Давыдович мнение двоюродного брата, от которого многое зависело в принятии оконча-тельного решения.
— Устал я, словно зверь какой, по лесам рыскать, — честно признал-ся самый непримиримый враг Изяслава Мстиславича. — И хоть киевский князь причинил мне много зла, я согласен на мир с ним, так как брата Игоря уже с того света не вернуть. Жить-то надо… да и дети подраста-ют. Им спокойствие и угол собственный нужен, а не рыскание по лесам и долам.
— Вот и хорошо, — радостно потер ладони Владимир, даже не вы-слушав собственного брата Изяслава Давыдовича. — Теперь давайте по-слание сочинять.
Через пару часов из Чернигова в строну Киева выметнулось с деся-ток конников — это посланцы черниговских князей везли великому кня-зю свернутую в трубочку, перевязанную красным шелковым шнурком, скрепленную большой восковой печатью грамотку на листе пергамента. В грамоте говорилось: «Брат, издревле при праотцах наших так было, что мир бывает до рати, а рать до мира. Мы доселе, воевав, довольно друг другу вреда нанесли, но ты за то не имей на нас злобы, поскольку войну начали от сожаления по брату нашему Игорю, чтобы его из за-ключения освободить. Ныне же Игорь убит и предстал пред Богом, пред которым и нам всем в свое время быть и давать отчет. Вот и рассудив, мы пришли с братией моей к выводу, что не стоит нам землю Русскую губить и невинных людей наших разорять, и того ради умыслили с то-бой и твоей братией помириться, если ты не против. О своем решении объяви или через наших посланцев или же через своих».
Не прошло и месяца после послания черниговских князей Изяславу Киевскому, как духовные лица русских княжеств: епископ белгород-ский Феодор, игумен Печерского монастыря Феодосий, епископ черни-говский Евфимий, недавно сменивший в этой епархии Онуфрия — взяв на себя миссию посредников и примирителей своих князей, челноками засновали между Киевом, Черниговом, Новгородом Северским, Кур-ском, Туровом, Смоленском и Переяславлем. Повсюду они возили с собой текст грамоты великого князя о примирении с черниговскими и северскими князьями и от всех князей принимали крестное целование в том.
Для Святослава Ольговича мирный договор ознаменовался тем, что он из формального владетеля Курска и Посемья, стал вновь удель-ным курским князем, получив Курск в собственный удел как от черни-говских князей, так и от киевского князя. Глеб Юрьевич, навоевавшись всласть с переяславским князем из-за Городца и самого Переяславля, истратив в сечах дружину, тихо отсиживался в Брагине, отказавшись от Курска в пользу Изяслава Давыдовича. Последний же по требованию старшего брата Владимира не стал предъявлять свои права на этот удел, желая жить со Святославом Ольговичем в мире и согласии.
Владения Святослава Ольговича были восстановлены полностью. Часть его замыслов осуществилась.
14 сентября 1148 года от Рождества Христова у Городца Остерско-го, расположенного на территории Переяславского княжества, но, как уже оговаривалось выше, граничащего с Черниговским и Киевским княжествами, Изяславом Мстиславичем был объявлен снем всех рус-ских князей в связи с предстоящим походом на Юрия Суздальского.
Так как съезд князей объявлялся заранее, то Владимир Давыдович Черниговский, являясь главой всех князей Чернигово-Северской земли, решил призвать Святослава Ольговича и Святослава Всеволодовича, чтобы заранее знать их мнение по поводу снема и соответственно вести себя там.
— Я на снем не поеду, — сразу же заявил Святослав Ольгович. — И не потому, что опасаюсь за свою жизнь, а потому, что против князя Юрия Владимировича идти не желаю. Он единственный, кто поддержал меня в трудный час, не отвернулся, не бросил на произвол судьбы… Когда я был гоним всеми, в том числе и собственными двоюродными братьями, именно он к себе в гости на Москву-реку позвал, на свадьбу сына Андрея… А еще мы сговорились с ним стать сватами, поженив наших детей… Так что передайте великому князю от меня поклон и обещание не участвовать в войне… ни на какой стороне… если меня к тому не принудят.
— С тобой, брат, все ясно, — спрятав недовольство под выжатой улыбкой, коротко прокомментировал черниговский князь слова Свято-слава Ольговича. — А ты что скажешь? — перевел он взгляд на Святосла-ва Всеволодовича.
— Я тоже не поеду, — был немногословен тот.
— Это еще почему же? — посуровел голос Владимира. — Ведь крест целовали Изяславу Мстиславичу, во всем помогать ему обещались… А еще он тебе вуем приходится, дядей по матери…
— Да болен я, — опустил голову Святослав Всеволодович. — Болен, — тут же повторил он более твердо. — Так и скажи.
Как и следовало ожидать, киевскому князю отсутствие на снеме Ольговича и Всеволодовича не понравилось, однако он заострять на этом внимания прибывших князей не стал, лишь сделал небольшой укор Владимиру Черниговскому и перешел к основному вопросу снема: по-ходу против Юрия Суздальского.
