— Что же ты, князь, не внимал нашим, — кричали разъяренные го-рожане, — когда мы молили тебя не насильничать женок наших да доче-рей, девиц честных и целомудренных?!
— Бес путал, — дрожащим от страха голосом плакался Игорь, — его козни. Но я молился, я каялся…
— Вот и иди теперь к бесу, жалуйся или же молись ему, — улюлюка-ла чернь, радуясь княжескому унижению. — Тебе, князь, среди бесов самое место!
— Я уже не князь, я схимник ноне, — пытался достучаться до хри-стианских добродетелей киевлян и разжалобить их бывший великий князь, на собственной шкуре познавший всю глубину неволи и бессилия маленького человечка. Ведь теперь он, совсем недавно чувствовавший себя владыкой жалких душонок всех этих кузнецов, гончаров, плотни-ков, скорников и прочих ремесленных людишек, считавший себя впра-ве, словно Господь Бог, распоряжаться их жизнью и смертью, вдруг по мановению перста судьбы стал жальче и беспомощней любого из них. Но его глас был гласом вопиющего в пустыне. Страдания и боль ближ-него своего не только не вызывали христианского сострадания, но еще пуще разжигали нездоровое наслаждение мучителей, наконец-то почув-ствовавших свою собственную власть над низвергнутым василиском.
Тут на пути беснующейся толпы появился князь Владимир со сво-им тысяцким Михаилом.
— Брат! — закричал Игорь, увидев князя Владимира. — Спаси! Ведь убивать ведут!
Юный Владимир Мстиславич, еще не очерствевший душой и серд-цем, не мог безучастно проехать мимо обреченного князя. Он соскочил с коня, подбежал к Игорю и, сняв с себя княжеское корзно, набросил на обнаженные плечи несчастного, словно желая оградить и защитить его этим символом княжеской власти. Но толпе, ведущей Игоря на казнь, защита князя Владимира не понравилась. Тут же, как часто это случает-ся в жизни, нашлись горлопаны, жаждущие крови и зрелищ, которые бросили клич: «Бей!». И сразу же множество рук стало наносить удары не только Игорю, но и князю Владимиру, и княжескому тысяцкому Ми-хаилу, попытавшемуся вступиться за своего князя. Михаил, озлясь, вы-хватил меч, но обезумевшая толпа стала бросать в него первыми под-вернувшими им под руки предметами: комьями земли, осколками кам-ней, палками. Кто-то уже выламывал из забора жерди… Видя такой оборот дела, тысяцкий Михаил счел за благо спрятать меч в ножны.
Воспользовавшись заминкой, Игорь попытался бежать, но толпа, оставив князя Владимира и тысяцкого, тотчас устремилась следом за ним, настигла с улюлюканьем и завертела в своем диком водовороте.
Видя свой смертный час, Игорь взмолился, прося священника для исповеди. Ему же опять отвечали со злостью: «Когда вы с братом Все-володом жен и дочерей наших брали на постели и дома грабили, то попа не спрашивали! И ныне поп не надобен. Дьявол и так с большой радо-стью примет в объятья свои».
Убив Игоря, отвезли его обнаженный, обезображенный труп на по-ганой телеге к Подолу и там бросили на поруганье черни безродной, на съедение бездомным псам, без христианского погребения. И только на следующий день, 20 сентября, когда страсти в городе утихли, митропо-лит Клим послал игумена Феодорского монастыря подобрать тело кня-зя, облечь в монашеские одежды и тихо похоронить в монастыре свято-го Симеона.
— Какой никакой, а христианин, — перекрестился митрополит, — должен быть погребен по-христиански…
Ставленник Изяслава Мстиславича, известный мудрец и книжник митрополит Клим не питал любви к чуждым его сердцу и воззрениям Ольговичам, но поступить иначе не мог. Было бы не только не по-христиански, но и не по-людски как-то. Все же бывший князь…
Игумен же Анания, совершая печальный обряд и видя истерзанное тело князя, не сдержался и воскликнул, обращаясь к помогавшим ему монахам: «Горе живущим ныне! Горе суетному веку и сердцам жесто-ким!»
Только услышал ли его глас кто-либо, а, услышав, воспринял ли к своему разуму, осталось неизвестным, как остались неизвестными и безымянными многочисленные курганы от прошлых народов и племен на земле Русской.
И ранее на Руси убивали князей: то сами князья друг друга, то по их приказу, то в бою. Но чтобы вот так, по приговору веча… да еще толпой… да безо всякого суда… да позорно… — такого еще не бывало. Впрочем, все когда-то случается впервые. Впервые Каин убил брата Авеля, а русский князь Святослав Игоревич — брата Улеба. Затем, идя уже по апробированной дорожке, князь Ярополк Святославич, хоть не собственными руками, а через своих ближайших, убивает брата Олега, князя древлянского, чтобы быть вскоре убитым от людей Владимира Святославича; Святополк Окаянный — своих сводных братьев князей Бориса, Глеба и Святослава… Да, все когда-то бывает впервые, но по-том… потом это становится вполне обыденным и привычным делом. Важен почин. И вот почин состоялся…
Предав тело Игоря Ольговича земле, игумен Анания надолго за-творился в своей келье. Сначала долго молился, прося у Господа мило-сти и ниспослания на князей русских просветления разума, чтобы они, наконец, прекратили междоусобия и успокоили народ свой, впадающий в безумство, от их склок и свар. Потом возжег от огонька лампадки не-сколько свечей и, установив их в массивный бронзовый подсвечник на поставце, присел тут же и сам. Дрожащий свет свечей развеял полумрак кельи, отчетливо обозначились предметы, находившиеся в келье и на поставце: в святом углу иконы, узкое дощатое ложе, а также несколько книг, тоненькую пачку чистых листов пергамента, поодаль — вторую, более толстую, стопку уже исписанных листов. Еще бронзовую с узким горлышком чернильницу, деревянную коробочку-песочницу, заполнен-ную мелким, словно пыль, песком, и несколько приготовленных для письма гусиных перьев.
— Благословясь, приступим, — произнес вслух игумен, беря сухой жилистой дланью одно из перьев и окуная его в чернильницу. Потом аккуратно расправил перед собой один из листов пергамента и стал пи-сать. Когда с написанием было покончено, захватил щепотью песок из песочницы и посыпал невысохшие строки с буквицами, чтобы ускорить их высыхание. Затем все так же осторожно стряхнул песок с листа об-ратно в коробочку и вновь прочел написанное, словно желая, чтобы текст этот остался не только на пергаменте, но и в его сердце.
«Сей Игорь Ольгович был муж храбрый и великий охотник к ловле зверей и птиц, читатель книг и в пении учен, — шептали губы игумена. — Часто мне с ним случалось в церкви петь, когда он был во Владимире Волынском. Зато обряды священнические мало почитал и постов не хранил. — Игумен вздохнул. — Из-за того у народа мало любим был. Рос-том же он был средний и сух телом. Смугл лицом. Волосы же, как поп, носил длинные. Борода у него была узка и мала. Когда же в монастыре был под стражею, тогда прилежно уставы иноческие хранил. Но делал то от чистого сердца, раскаявшись в грехах, или же притворно, то того не ведомо. Ибо только одному Богу ведома совесть человека».
— Хоть мало княжил этот отпрыск Олега Святославича, — вновь произнес игумен вслух, разговаривая сам с собой, — но память о нем для потомков должна остаться. Ведь кто знает, не будет ли он со времен причислен к лику святых церкви нашей за свою мученическую смерть? Пути Господни неисповедимы…
Изяслав Мстиславич стоял с дружиной в верховьях реки Супоя, той самой реки, на берегах которой в далеком уже 1136 году от Рожде-ства Христова Ольговичи выиграли битву у Мономашичей, когда к не-му пришли вести из Киева.
«Скверно, — мелькнула мысль в голове великого князя. — Теперь недруги всех собак на меня за убийство Игоря повесят. Но ничего, пе-реживу, зато дамоклова меча, долгое время постоянно висячего надо мной, не стало», — решил он, успокаивая свою совесть, и с новой энер-гией принялся за подготовку своего войска к войне со Святославом Ольговичем и изменившими ему черниговскими князьями. А то, что войны не миновать, он не догадывался, знал твердо. Понимал, что се-верский князь позорной смерти своего брата так ему, без попытки отом-стить, не оставит. Теперь, поддержанный не только своим прежним со-юзником суздальским князем Юрием Владимировичем, но и новыми, князь Святослав обязательно предпримет поход против Киева или же Переяславля. Достанется и Смоленскому княжеству.
