Великий князь Ярополк, не смея перевести своих людей через Днепр, вынужден был только злиться да издали грозить Ольговичам. Наконец, он решился и пошел на Любеч, но Ольговичи быстро сориен-тировались, и, совершив обходной маневр, вскоре встали с дружинами перед Любечем, не допуская великого князя к этому городу.

В это же время Юрий Владимирович и Андрей Владимирович, со-вокупившись между собой, пошли из Ростова к Чернигову, где и были встречены Всеволодом Ольговичем, так благоразумно оставшемуся в своем граде. Этого бы не случилось, если бы Изяслав Мстиславич да Всеволод Мстиславич, как и договаривались, вовремя напали бы на рос-тово-суздальские земли князя Юрия. Но они не напали. Причиной тому стала буза, поднятая новгородцами, которые среди похода вдруг ни с того, ни с сего заявили, что не будут воевать против Мономашичей в союзе с Ольговичами. Вспомнили вдруг о клятве, даваемой еще Влади-миру Мономаху, что новгородцам всегда стоять за род Мономахов.

«Не клятвы тут виной и не крестные целования, — злился Изяслав, понимая подоплеку дела, — а гривны и куны, поступившие от доброхо-тов Юрьевых».

Злиться — злился, а сделать ничего не мог: повернули новгородцы домой.

Всеволод Ольгович отбил приступ дружин Юрия и Андрея Влади-мировичей с ощутимым уроном для последних, и те заспешили загово-рить о перемирии, так как зима — не тетка, долго на морозе в поле не постоишь. То же случилось и с Ярополком. Не одолев Ольговичей, имевших поддержку из Любеча, тот также завел речь о примирении. Ольговичи согласились на примирение, но послали к Изяславу, чтобы и Мстиславичи смогли участвовать в мирных переговорах: «Справедли-вость того требует».

На общем уже съезде в Любече решили, что Переяславль отойдет к Андрею Владимировичу, а Изяславу взамен дать Владимир Волынский и Луцк со всей областью. Юрию же придется довольствоваться Росто-вом и Суздалем, но уже одному, без Андрея.

«Надолго ли мир этот», — размышлял наедине с собой Святослав Ольгович, стараясь во время переговоров и княжеского съезда не встре-чаться с Юрием Владимировичем, своим свояком и кумом. По-видимому, не жаждал встречи с ним и Юрий.

Однако до мая месяца заключенный в Любече мир плохо ли, хоро-шо ли, но держался. Пользуясь перемирием, Святослав Ольгович ста-рался как можно больше быть с семьей, любуясь сыном, который уже не только самостоятельно передвигался на своих кривоватых ножках, по-хожих на бабий ухват, которым из печи горшки выхватывают, но и «па-па с мамой» лопотал, умиляя князя.

— Воин, воин растет! — восхищался Святослав сыном при няньках и мамках, благосклонно поглядывая на Елену. — А не пора ли нам, княги-ня, еще об одном сыне подумать?.. Один — хорошо, а два — лучше!

Та по-девичьи смущалась, но по ее черным, немного раскосым и томным глазам, похожим на глаза дикой серны, было видно, что она полностью согласна с планами своего мужа и князя. Лучшей поры в жизни княгини Елены еще не было.

В конце мая, перед самым Троицыным днем, в Новгороде опять случилась замятня: вечу вздумалось разобраться в зимнем инциденте, когда новгородские ратники вдруг повернули с пути домой, нанеся тем самым Новгороду стыд и поруганье. Новгородцы, как всегда, орали до хрипоты, то обвиняя, то оправдывая действия новгородской старшины, участвовавшей в том походе, принявшей решение о развороте воинства домой. Наконец одолели те, которые видели в их действиях учинение стыда новгородской чести.

«Владимировичи сами виновны, что племянников своих, детей старшего брата Мстислава желая обидеть и наследия лишить, половцев приводя, землю Русскую разоряют. Мы же Мстиславу, его детям крест целовали и должны их защищать и оборонять, кто бы на них ни напал, и за них повинны свои головы и животы класть, а не бегать, словно зай-цы, со стыдом!» — решило, наконец-то, вече.

И так как виновные были уже определены, то их тут же похватала стража и сбросила вниз с моста. Виновными же были многие знатные, поэтому с веча толпа кинулась громить и грабить их дворы и подворья, дома и именья.

Как говорится, аппетит приходит во время еды. Стоило только на-чать грабить виновных, как грабежи перекинулись на дома других за-житочных новгородцев, и погромы, начавшиеся в субботу, накануне Троицы, продолжились уже неделю. Ни призывы князя Всеволода Мстиславича, ни призыв епископа Нефонта — ничего не могло успоко-ить обезумивших от вида крови и растерзанных тел новгородцев.

Только послание митрополита Михаила с угрозой предать всех анафеме,[86] зачитанное игуменом Исайей с крыльца святой Софии Нов-городской заставило их мало помалу образумиться и послать в Киев послов к великому князю и митрополиту с просьбой о прощении. Вско-ре в Новгород прибыл сам митрополит Михаил, посланный великим князем, чтобы удержать воинственных новгородцев от похода на Ростов против Юрия Владимировича. Митрополит был принят с честью, окру-жен заботой и вниманием не только церковного клира и новгородской старшины, но и всего народа. Поместили его на владычьем дворе, в хо-ромах епископа, которые были на почетном месте в Новгороде, рядом с двором Ярослава.

Получив прощение, новгородцы притихли, однако вскоре среди нарочитых людей вновь нашлись те, кто призывал к походу против Юрия Ростовского. Епископ новгородский и митрополит попытались урезонить не в меру ретивых заводил, но те и слушать не захотели, зая-вив, что не след лицам духовным вмешиваться в дела мирские, тем бо-лее, когда Новгороду нанесено бесчестье. Когда же митрополит попы-тался уехать из Новгорода, видя, что от похода на Юрия их все равно не отговорить, они его не отпустили, окружив почетной стражей в доме епископа. Ждать помощи от князя Всеволода Мстиславича было беспо-лезно: не очень-то сумасбродные, похожие на необузданную стихию, новгородцы прислушивались к своему князю. Такого унизительного положения в жизни митрополита Михаила еще никогда не бывало, но что-либо изменить он был уже не в силах. Оставалось только уповать на Господа да молиться, молиться, молиться, прося Всевышнего образу-мить чад его неразумных.

В декабре, когда, покрывшись льдом, встали реки, новгородцы, со-бравшись в дружины, согласно городским концам, уже открыто требо-вали от своего князя Всеволода, чтобы тот вел их на Ростов.

«Смоем позор кровью!» — горланили, накушавшись с утра медову-хи, новгородские закоперщики.

Князю Всеволоду ничего не оставалось, как возглавить этот поход. Но перед этим он успел послать послов в Чернигов к Всеволоду Ольго-вичу и во Владимир к Изяславу Мстиславичу. Однако зять и брат от участия в этом походе воздержались, зная о ненадежности взбалмош-ных новгородцев. Зато неожиданно для Всеволода к нему прибыл с ма-лой дружиной Святослав Ольгович.

«Дерзай, брат! — принял для себя решение Святослав, узнав о просьбе новгородского князя. — Под лежачий камень вода не течет. Тебе уже сорок, а ты все в подручных у старшего брата ходишь. Пора и о собственном столе подумать: сын-то растет».

С этим же напутствием, а еще с воеводой Петром Ильиным да с тремя десятками дружинников он и прибыл в стан новгородцев. По-мощь от Святослава и его дружины была, конечно, небольшая, но и она обрадовала Всеволода.

— Возьмешь людей у тысяцкого Петрилы Микулича, — повеселев немного от грустных раздумий, говорил Всеволод Мстиславич, разгля-дывая своего единственного союзника. — Я тебя с ним познакомлю. Ска-зывали — опытный воевода и ратоборец.

— Спасибо на добром слове, — отозвался Святослав.

— Спасибо скажешь, когда дочь его, Марию, красавицу, каких свет не видел, узришь, — подмигнул Всеволод.

— Неужели? — вскинул кустистые брови Святослав.

— Точно говорю, — заверил Всеволод. — Красавица писаная. Глаза — как у озерной русалки, зеленые-зеленые, косы золотые до пят, губки — спелые землянички, стан — березки стройней не бывают… Не дева — ведьма. Любого с ума сведет, как своими русалочьими глазищами пове-дет…