— Нет, не сейчас, — с сожалением покачал головой Адриан, отрываясь от губ Джины и мягко отстраняя её руки. — Я бы с удовольствием провёл с тобой ещё час-другой, но, увы, дела не ждут — к завтрашнему совету Жемчужной Лиги нужно многое подготовить.

— Жаль, — протянула Джина, покорно склоняя голову, но уголки её рта оставались приподняты в хитрой улыбке. — Мой господин опять покидает меня так скоро…

— Мы увидимся вечером — на приёме в честь съезда представителей Лиги и, я уверен — ты будешь достойным украшением этого торжества, — Адриан усмехнулся про себя — о, как станут негодовать аристократы, собравшиеся в доме Фиеннов, когда увидят на празднестве его любовницу-простолюдинку!.. Но негодовать они будут про себя или, максимум, шёпотом — потому что он сам крепко держит в кулаке всех членов Лиги — кого щедрыми посулами будущих благ, кого деньгами, а кого-то — и угрозами.

— Благодарю тебя, Адриан. Ты так добр ко мне, — Джина потёрлась щекой об его ладонь, глядя на властителя Фиорры скорее лукаво, чем подобострастно.

Это нравилось Адриану в Джине больше всего — она не лебезила и не заискивала перед ним, как многие другие. Не говорила о любви, но когда смотрела на него, в глазах её горела неподдельная страсть. Не клялась в верности, но была искренне благодарна — за то, что с фиорской улицы попала во дворец и за то, что для её семьи нищета и непосильный труд сменились почётом и достатком. И за это отсутствие фальши Адриан был готов одарить Джину очень многим.

***

Замок Сосновый Утёс — одна из самых больших крепостей имперского Севера — действительно возвышался на скалистом основании, да и сосен в окрестностях хватало, хоть вблизи от самого фамильного оплота рода Кертицев деревья и были вырублены давным-давно.

Эта твердыня, давно уже не знавшая осад и штурмов, всё же продолжала поражать любого, видевшего её впервые, размерами, мощью и высотой стен. Но всадники, въезжавшие сейчас в ворота Соснового Утёса, не относились к новичкам в этих местах — Стефан Кертиц и его приближённые частенько бывали в крепости, ныне принадлежавшей брату молодого человека — Бернхарду.

Стефану совсем недавно исполнилось шестнадцать лет. Он был среднего роста и неплохо сложен, хотя и не мог померяться шириной плеч и мощной статью со старшими братьями. Чёрные глаза и слегка вьющиеся тёмно-каштановые волосы делали самого младшего сына Людвига и Юлии Кертицев очень похожим на мать, которую юноша никогда не знал — она умерла, рожая его.

Спрыгнув с коня на камни просторного внутреннего двора замка, Стефан раздал короткие приказания своей свите и поспешил внутрь, по дороге живо отвечая на приветствия местных воинов и прислуги.

***

На пологе, который защищал хозяйскую постель от промозглой сырости, проникавшей в замковые покои, Ирма увидела мелкие дырочки, явно проделанные в нём молью.

«Надо б вещи госпожи Софии, упокой Трое её душу, перебрать, — думала светловолосая служанка, разглядывая следы, которые оставили прожорливые домашние вредители. — Хоть ей они больше и ни к чему, господин Бернхард, коли платья, молью битые, приметит, велит меня прутом отхлестать, как пить дать, велит!»

Бернхард Кертиц же в это время продолжал усердно трудиться меж широко разведённых ног Ирмы, то и дело стискивая своими грубыми ладонями белые груди девушки. Чувствуя, как тяжело дыша, господин приближается к финалу, служанка двинула бёдрами и издала протяжный стон — никакого удовольствия она не испытывала, но от подружек на замковой кухне успела услышать, что хозяину, мол, по душе, когда женщина в постели «выражает страсть».

«А коли он меня и обрюхатит, — продолжала размышлять Ирма, чувствуя, как господское семя наполняет её лоно. — Толку-то с того?.. Среди мальчишек, что у конюшен бегают, может, половина — от господина Бернхарда, да только что-то матери их в шелках не разгуливают».

В дверь господской спальни постучали, и Бернхард скатился со своей любовницы, по-солдатски быстро оправляя одежду. Ирма со вздохом села на постели, тоже принимаясь приводить в порядок своё платье.

— Что там случилось? — не открывая, крикнул через дверь Бернхард, застёгивавший свой чёрный дублет из потёртого бархата.

— Прибыл господин Стефан! — послышался в ответ зычный голос, и хозяин спальни, наконец, распахнул дверь.

— Передашь ему, чтобы ждал меня в зале, — сказал он вставшему навытяжку в присутствии своего господина стражнику. Потом, шлёпнув по заду успевшую вскочить на ноги Ирму, подпихнул её к двери. — И ты, давай, ступай, милочка.

«Даже пары медяков не сунул, иль бусы какие, — сердито подумала Ирма, которую, уже в коридоре, успел пару раз облапать за грудь и стражник, тоже не упускавший своего. — Скупой наш господин, ой скупой… Ну, хоть из замка не выгонят, всё лучше, чем в поле надрываться. И всё ж грех ему на душу — и пары ж недель не прошло, как госпожа София вместе с младенчиком своим померла на той самой постели, где он со мной любился. А молодой господинчик, стало быть, приехал. Ох, вот кого б я приголубила, без всяких подарочков! Что за кудри у него, на ощупь, верно, как шёлк… Да только, видно, есть у него какая полюбовница из благородных — сколько к нам ни ездит, а ни одну девку в углу ни зажал — никто б из наших, уж точно, не стерпел бы, чтоб не похвастаться».

Стефан нетерпеливо расхаживал по залу — просторному и сумрачному даже сейчас, среди бела дня, помещению, чьё убранство было довольно скудным — большой стол, находившиеся на возвышении кресла хозяев дома, да ещё — длинные скамьи грубой работы. Лишь многоцветные гобелены, да шкуры хищников на стенах несколько скрашивали это однообразие.

У входа в зал появился Бернхард, и лицо Стефана озарила улыбка, но через мгновение последний уже старался выглядеть серьёзным — как-никак он приехал к брату, совсем недавно похоронившему свою молодую жену и новорождённого ребёнка. Впрочем, сам Бернхард не выглядел слишком уж печальным, а младшего брата встретил очень сердечно, сразу же заключив того в объятья.

— Соболезную твоей утрате, — сказал Стефан негромко, когда, наконец, высвободился из медвежьей хватки хозяина Соснового Утёса. Он был вполне искренен в своём сочувствии, хотя и жалел в большей степени брата, чем умершую Софию — хрупкую молодую женщину с пышными русыми волосами, с которой никогда близко не общался, обмениваясь лишь парой формальных фраз при редких встречах.

— Всё в воле Создателя, — пожал плечами Бернхард, поглаживая свою короткую тёмную бороду. — И если ему угодно было призвать к себе моих жену и ребёнка, то нам остаётся лишь молиться за их души.

— Но, брат, ты ведь пригласил меня к себе не только из-за этого печального события? — нетерпеливо спросил Стефан. — Я бы всё равно не успел приехать на похороны…

— Да, ты верно догадался. Мне пришли очень интересные известия, которые нам нужно обсудить. Только давай лучше сделаем это в моём кабинете.

***

Покачав головой, Лавиния небрежно отстранила служанку, порывавшуюся раскрыть над головой дочери дома Фиеннов ярко-жёлтый шёлковый зонтик с золочёной бахромой. Лавинии сегодня очень хотелось хоть на несколько минут подставить лицо фиорскому солнцу, пусть даже жаркие лучи и оставят на её щеках загар, который потом придётся маскировать с помощью белил.

— Ваша светлость? Позволите вас побеспокоить? — послышался низкий женский голос и, обернувшись, Лавиния увидела подошедшую к ней Джину Нуцци.

Джина сегодня была одета в фисташково-зелёное платье с глубоким вырезом, в котором сверкала золотая, усыпанная изумрудами звезда Троих, и туго стягивающим талию корсетом, соблазнительно приподнимавшим её грудь. И даже сама Белая Львица Фиеннов — как всегда, нежная и прекрасная в своём кремово-розовом шёлковом платье и неизменных жемчугах, которые украшали её шею, волосы и запястья, никак не могла ни признать, что выбранный Джиной наряд как нельзя лучше подходит к яркой красоте той.

До этого дня Лавиния пересекалась с Джиной лишь пару раз и никак не выделяла её из вереницы женщин своего отца, всегда — красивых и юных, но, как правило, при этом ещё и глуповатых, необразованных и невыносимо жадных до свалившихся на них, по милости властителя Фиорры, денег и почестей. Но вот сегодня, похоже, Джине что-то понадобилось от дочери её господина и любовника.