– Вы снимались в кино? – спросил я и вспомнил, на кого он похож.

– Мне бы хотелось так думать. Скорее всего, моя карьера только началась, когда меня постигло беспамятство. Я бы наверняка покорил миллионы зрителей, если бы не болезнь! Жаль, что здесь так мало публики. Разве двадцать человек могут в полной мере оценить мой талант!? Ах, проклятая жизнь! – печально и в то же время озлобленно воскликнул он, устремив взгляд в невидимую для нас даль.

– Знаете, я уже придумал вам имя, – вернул я его в реальность. – ДиКаприо.

В этот момент к нам присоединился второй незнакомец. Высокий, широкоплечий, мускулистый, с чёрными волосами до плеч, на фоне актёра он выглядел немного устрашающе. Услышав мои слова, он хлопнул ДиКаприо по плечу и прохрипел:

– Понял, Смоктуновский? Никакой ты не Смоктуновский и не Круз, ты – ДиКаприо.

Затем он дружелюбно улыбнулся и протянул мне руку.

– Привет, Есенин! Я – художник. Называй как хочешь. И давай сразу на ты. Все свои. Хм, почти все, – ухмыльнулся он, вспомнив, видимо, о Шапокляке.

«Хоть один додумался облегчить мне задачу», – благодарно подумал я.

– Привет… Малевич?

– Малевич так Малевич. Всё равно всё это глупости, – махнул он рукой и как бы нехотя добавил: – Так ты меня и называл.

– Господа, однако это нечто… – неторопливо проговорил Сократ, и я перевёл взгляд на него. Он явно был взволнован, хотя и пытался скрыть это. – Есенин демонстрирует нам нечто из ряда вон выходящее. Никто из нас не повторялся в именах. Нет, бывали совпадения, конечно, однако то были единичные случаи.

– Значит, вы и раньше были ДиКаприо? – обратился я к актёру.

– Да. Но скажу вам честно: я не в восторге от этого имени. ДиКаприо, положим, не совсем бездарен, но до вершин актёрского мастерства ему вовек не доползти! То ли дело…

Меня всё это уже порядком утомило, и я его перебил:

– Что ж, извините, просто мне показалось, что вы на него похожи внешне. В актёрском мастерстве я разбираюсь так же, как баран в новых воротах.

– Нет, вы не подумайте, Есенин, я вовсе на вас не обижаюсь! – он в очередной раз отбросил со лба съехавшую прядь и расплылся в улыбке.

– Ладно, Смоктуновский, пойдём. Не будем мешать людям обедать, – решительным тоном сказал Малевич и подтолкнул ДиКаприо к выходу. – Приятного аппетита, господа!

– Да, приятного. После поговорим. Вы, кстати, чем собираетесь заняться после обеда? – скороговоркой спросил актёр.

– Ну, я хотел прогуляться по территории, – ответил я, глядя на Сократа. Тот кивнул.

– Обязательно заходите в кинозал через пару часов. Мы собираемся смотреть…

– Всё, Смоктуновский, пойдём, дай людям поесть!

– Всё, уходим. До встречи, господа!

Они ушли, и я вздохнул с облегчением.

– Устали, друг мой? – сочувственно произнёс Сократ. – Первый день после приступа все переносят тяжело.

Черноволосая женщина, сидевшая в дальнем углу, встала из-за стола и царственной походкой направилась к выходу. Она была молода и красива, но правильные черты её лица искажало какое-то ожесточение. Чёрные глаза её смотрели враждебно, властно, презрительно, как будто весь мир принадлежал ей. Они скользнули по мне как по пустому месту, а Сократ не удостоился и этого. Одета она была в чёрную майку и светло-голубые джинсы. «Платье подошло бы ей больше, – невольно залюбовавшись, подумал я и проводил её взглядом до выхода. – Амазонка».

Грустная блондинка ещё не ушла. Несколько бессознательных секунд я изучал её спину: казалось, что на неё навалился какой-то тяжёлый груз, и она превратилась в знак вопроса. Как будто сам воздух вызывал у неё сомнения. Как будто…

Сократовское «хм» вырвало меня из пучины мыслей. Я повернулся к нему.

– Странная женщина, – поглаживая бороду, очень тихо сказал он.

– Да, я заметил. Что с ней?

– Не знаю, с мужчинами она почти не разговаривает, а другие женщины не хотят ничего рассказывать. Надо полагать, потому, что сами ничего не знают. Однако мне кажется, что её высокомерие – природное.

– Высокомерие? Вы о ком?

– О женщине, которая сейчас прошла мимо нас.

– А я о нашей соседке.

Сократ растерянно улыбнулся.

– Однако… Её тоже можно назвать странной.

– Думаю, мы все здесь странные, просто некоторые немного страннее.

– О, вы абсолютно правы, мой друг! Я вовсе не против странностей. Напротив, считаю, что они гораздо ценнее всякой обыкновенности.

– Согласен. Что ж, давайте проверим, правильно ли я вспомнил их имена, – я вдруг загорелся любопытством и заодно решил кое в чём убедиться.

– Так вы уже придумали?

– Да. Начнём с черноволосой. Я назвал её Принцессой, – пристально вглядываясь в Сократа, сказал я.

Его морщинистое лицо, уже готовое выразить восторг, вытянулось. Блеск в глазах потускнел. Старик явно был разочарован.

– О, друг мой! К сожалению, вы называли её иначе. Очень жаль.

– Что ж, не судьба, – вздохнул я. – А как я её называл?

– Амазонка.

Я ожидал это услышать и потому не особо удивился.

– Ясно. А эта девушка… – движением головы показал я себе за спину. – Несмеяна.

Сократ недоумевающе погладил бороду.

– Однако, странно… Что же получается?

– Так что? Верно?

– Да. Почему же вы ошиблись с Амазонкой?

– Понятия не имею.

Я не стал говорить ему, что никакой ошибки не было. Во-первых, потому что мне не хотелось быть пищей для размышлений. Во-вторых, в голову мою проникла параноидальная мысль, что об особенностях моего мозга, благодаря которым всплыли в памяти все имена, никто не должен знать, особенно Гиппократ.

Когда мы покидали столовую, Несмеяна всё ещё ковырялась ложкой в тарелке, словно пыталась там что-то отыскать. Судя по всему, она с головой погрузилась в какие-то размышления и забыла о реальности.

– Так, друг мой, куда отправимся в первую очередь? – поинтересовался Сократ, когда мы вышли на крыльцо.

– А что, у нас есть выбор? Дорога-то одна.

– Чуть дальше будет поворот на зону отдыха.

– В таком случае пойдёмте туда. Лишь бы успеть до шести.

– О, у нас полно времени, друг мой! Если нигде не задерживаться, успеем обойти всю территорию. Можем начать с женского коттеджа, если хотите. Правда, тогда нам придётся сделать небольшой крюк.

– К женщинам, пожалуй, мне идти незачем, разве что посмотреть на коттедж. Но если крюк, то как-нибудь в другой раз, – сказал я, спускаясь с крыльца.

Небо окончательно избавилось от грусти и ослепительно улыбалось миру, а мир цвёл и благоухал, ни о чём не задумываясь. Мне пришло в голову, что лучше быть цветком или деревом, нежели человеком. Или животным. Слиться с природой, с миром – это и значит смириться, это и есть счастье. Вся природа счастлива, то есть бессознательна. Почему бы и человеку не стать частью природы? «Ибо не ведают, что творят…» – вспомнилось мне. Ах, если бы это действительно было так, если бы мы не ведали!

Дорожка снова вступила в лес. Метров через десять я увидел поворот налево и вопрошающе оглянулся на Сократа. Старик кивнул. Я свернул и почти сразу же наткнулся на ещё один поворот налево, но на сей раз в виде тропинки.

– Там женский коттедж, – сказал старик. – Отсюда примерно десять минут ходьбы. Не передумали?

– Нет. Как-нибудь в другой раз.

– Как скажете, друг мой.

Не знаю, чем руководствовались проектировщики “Солитариуса”, разделяя все строения приличными расстояниями, но мне это нравилось. Было в этой разделённости, в этой уединённости что-то интимное, что-то по-настоящему уютное, чего так не хватало внешнему миру, всем этим человеческим муравейникам и ульям, построенным для… Для чего? Для того, чтобы муравьи и пчёлы трудились и плодились вдвое быстрее? Они суетятся, ведомые жаждой потреблять как можно больше. Купить то, купить это – порой даже не желая, но ведь нужно выглядеть приличным, то есть быть как все…

Что-то мне подсказывало, что я жил в одном из таких муравейников. Но ничего конкретного не вспоминалось, только общая информация. Информация…