Моцарт повернулся к нам.

– Что скажете, господа?

– Прекрасно! – с чувством воскликнул я. – Это было бесподобно! Я даже не нахожу слов, чтобы выразить своё восхищение.

– О да! Великолепно! – взволнованно добавил Сократ.

– Благодарю вас, – Моцарт склонил голову. – Надеюсь, вы поняли, что данное произведение повествует не о временах года. Это было бы слишком примитивно.

Мне стало немного стыдно за то, что я воспринял музыку именно так. С другой стороны, у меня было слишком мало времени для более глубокого погружения. Как бы там ни было, я решил прибегнуть к полуправде.

– Честно говоря, сперва я так и подумал, но затем понял, что тут спрятана более глубокая мысль.

Моцарт лукаво улыбнулся.

– А вот и нет, Есенин. Я вас обманул. Это произведение так и называется: «Времена года».

Такого поворота я не ожидал и растерянно оглянулся на Сократа. Тот весело улыбался.

– Чайковский любит так шутить. Не слушайте его, друг мой. Однако хочу сказать, что понимание музыки не менее субъективно, чем понимание поэзии. Вы согласны, Чайковский?

Моцарт почесал тощую шею и ответил.

– Субъективно? Если вы имеете в виду, что поэзию и музыку каждый понимает как может, как умеет в меру своих способностей и возможностей, то да, я абсолютно согласен. Но музыка в отличие от поэзии безгранична. Если слова, скажем, «мороз и солнце; день чудесный», предполагают рамки, вне которых их понимать нельзя, то музыку, настоящую музыку, – поднял он вверх правый указательный палец, – а не современную, не стесняют никакие рамки. Я хочу сказать, что музыку можно толковать как угодно, и любое толкование имеет право на жизнь. А теперь, извините, господа, мне необходимо побыть в тишине. Есенин, подумайте пока над стихами, а завтра приходите снова.

Когда мы вышли от Моцарта, Сократ повёл меня было в швейную мастерскую, но я решительно отказался. Музыка ещё звучала во мне, и было бы кощунством заглушать её чем-то иным. Не хотелось мне заходить и в кинотеатр – по той же причине. И мы молча отправились в обратный путь. Возвратились на дорожку, с которой свернули неподалёку от столовой, и вскоре вышли к деревянному мостику в форме маленькой арки над мутной речкой с бурным течением. Почва здесь была каменистая, тут и там торчали из земли большие валуны, трава практически не росла, а по обоим берегам тянулись ввысь толстые кедры. То, что это именно кедры, а не что-то другое, я узнал от Сократа, сам я не отличил бы кедр от пихты, к примеру. Старик также сказал, что в реке полно всякой рыбы, которую ловят сетями здешние работники, а потом отдают поварам.

– Хм, – задумался я, – а по рыбе нельзя определить наше местоположение? Хотя бы примерное?

– Наверное, можно, однако среди нас нет знатоков, которые могли бы это сделать.

На том берегу дорожка превращалась в довольно-таки широкую дорогу и раздваивалась как латинская Y.

– Если хотите взглянуть на изолятор, то нам сюда, – кивнул Сократ на левое ответвление.

– А это не запрещено?

– О, мой друг! Я думал, вы поняли, что здесь ничего не запрещено. Кроме насилия.

– Но постойте, вы говорили, что Златовласка категорически запретила вам рассказывать мне о прошлом. Кстати, зачем ей это?

Сократ улыбнулся.

– Я иронизировал, друг мой. На самом деле она просила, а не запрещала. Что касается причин, вероятно, ей это нужно для того, чтобы понять, в каком состоянии находится ваш мозг.

– Да, это понятно, но! – продолжать я не стал, потому что меня осенило.

Каким образом Златовласка узнает, как вёл себя мой мозг? Ответ один. Ей – или Гиппократу – расскажет Сократ. А если она не узнает, то зачем ей вообще это понадобилось?

– Но? – явно заинтересовался Сократ.

– Но что это даст?

– Сложно сказать. Однако они уже долго наблюдают за вами, быть может, они знают что-то, чего не знаем мы.

– Возможно. Что ж, пойдемте посмотрим на наш карцер.

Изолятор представлялся мне совсем иначе. Я ожидал увидеть бетонный забор с колючей проволокой, охрану и прочие атрибуты подобных заведений, но увидел очередной деревянный домик средних размеров. Только без окон. И это почему-то пугало, и пугало, пожалуй, сильнее колючей проволоки. Со всех сторон, не считая передней, к домику вплотную подступал густой лес. Дверь как дверь, ничего особенного, а вот ручка была необычная. Она представляла собой вырезанную из дерева человеческую ладонь. Как будто кто-то стоял за дверью и протягивал тебе руку сквозь неё.

– Здорово. Здесь всё построено из дерева? – спросил я у Сократа.

– Да. Я уже думал об этом. Либо «Солитариус» находится очень далеко от населённых пунктов, и в силу этого другие материалы доставить сюда сложно, либо Гиппократ просто решил, что дерево – наилучший вариант. Однако этих «либо» можно придумать великое множество, а правды мы так и не узнаем.

– Дверь, конечно, заперта, а ключ лежит в сейфе Гиппократа, который охраняют вооружённые до зубов дуболомы?

– Шутите? – улыбнулся старик.

– Что ж, раз здесь разрешается всё, кроме насилия, то пойду-ка я проверю, – сказал я и направился к двери.

– Есенин, вы что, с ума сошли? – Сократ определённо перепугался.

– А что? – обернулся я к нему. – Вы же сказали, что можно всё. Или вы ввели меня в заблуждение?

– Нет, конечно, нет! Однако…

Он нахмурился и всё ещё испуганным голосом проговорил:

– Я бы вам не советовал. Но воля ваша.

Я молча кивнул и вложил свою ладонь в ладонь деревянную. Потянул на себя. К моему огромному удивлению, дверь поддалась. Я повернулся к Сократу. Он в недоумении гладил бороду.

– Вы со мной? – полушёпотом спросил я.

Тот молча покачал головой. Я усмехнулся. «Странно, параноик отказывается от возможности что-то узнать», – подумал я и открыл дверь.

Внутри было темно хоть глаз выколи. Шагнул вперёд, и тут по моей голове как будто ударили кувалдой…

Я лежал на земле возле двери. Перед моим лицом возникло до смерти перепуганное лицо Сократа.

– Друг мой, с вами всё в порядке?

– Кажется, да.

Голова не болела, не кружилась, и вообще не было никаких признаков того, что меня только что сильно ударили по голове.

– Что произошло? – спросил я и поднялся на ноги.

– Не знаю, я отвернулся, чтобы смотреть за дорогой, не идёт ли кто. Мне не хотелось, чтобы кто-то видел нас здесь. А потом я увидел вас на земле и сразу подбежал.

Дверь была захлопнута. Я решительно потянул её на себя, но она не поддалась. Дёрнул сильнее. Бесполезно. Она не открывалась. Тогда я забарабанил по ней кулаками.

– Эй, кто там внутри! Откройте! – разгневанно крикнул я. – По-вашему, это смешно?

– Дружище, нам лучше уйти отсюда, – тихо пробормотал Сократ. – Прошу вас, не кричите.

– Почему? Почему я должен кого-то бояться?

Я оставил дверь в покое, и мой гнев переключился на старика. Тот уже гораздо лучше владел собой.

– Бояться вы не должны, однако осторожность не навредит.

– Ещё как навредит! Я хочу знать, что здесь происходит. Я им не покорный подопытный кролик! – злился я.

– Пойдёмте отсюда, Есенин, пожалуйста.

– Никакой я не Есенин!

– Да, но всё-таки пойдёмте.

Я отвернулся от Сократа и заставил себя успокоиться. Присел на корточки и задумался. Как объяснить произошедшее? Допустим, там внутри кто-то есть. Но, во-первых, почему он сидит в темноте? Во-вторых, почему оставил дверь открытой, если не хотел, чтобы кто-нибудь вошёл? В-третьих, что он вообще там делает? В-четвёртых, если он оглушил меня, почему мне не больно? Я провёл по голове ладонью. Никаких следов удара. Бред какой-то. А что, если там никого нет? Допустим, когда я зашёл, со мной случился приступ, и я попятился и упал. А дверь… закрылась автоматически? Может, изолятор защищён от посторонних системой безопасности? Но тогда зачем оставлять дверь открытой? Непонятно.

– Почему вы не пошли со мной? – повернувшись, спокойно спросил я у Сократа. – Вы весь день убеждали меня, что здесь творится что-то странное, хотели найти доказательства, а когда представилась такая возможность, пошли на попятную. Почему?