…Служба кончилась, православные стали подходить под благословение к патриарху. Манта с удивлением заметил среди них несколько офицеров из ирландского корпуса. Не привыкать, он знал, что иные боевые товарищи успели вероисповедание поменять три-четыре раза. Ничего, тому, кто тебя хочет нанять, совсем не надо, чтобы тебя нанял противник. А он ведь может. Но православных оказалось немного: вместе с августейшей семьей десятка два. Вроде бы и августейшие там были православные не все, но в такой день не до деталей. Латиносы к амвону не пошли, но крестились весьма истово.
До восхода оставалось добрых полтора часа, а Манта уже сидел в джипе, в длинной колонне двигавшейся к Москве армии наемников. Дорога была темной, освещали ее почти одни только фары. Двигалась колонна совершенно беспрепятственно, опознавательных знаков она не имела, но была оснащена номерами Сорок пятой императорской митридатовской генералиссимуса Михаила Черкасского бригады специального назначения. Дорога вела сперва из Куськова в Лукино, дальше в Новофедоровское и оттуда уже на Москву. На официальных картах эта дорога считалась гравийной, хотя на деле тут был бетон, и бетон этот был, разумеется, крепко замешан на кокаине. Другими клеевыми составами византиец никогда и не пользовался. Добравшись до хорошо освещенного Киевского шоссе, колонна пересекла его и двинулась на север, пересекла такое же Минское и вновь продолжила перемещаться к северу и, лишь доползши до Рублевского, тяжело повернула к центру Москвы, видимо, намереваясь достичь Кудринской площади, — ну, а там уже имелся подземный путь, готовый принять всех, кого пошлет в битву наследник византийского престола. На Кудринской площади машины свернули вправо, но у тех, кто это видел, не было времени осознать происходящее.
Мусульмане Москвы и Мекки, городов, где совпадают часовые пояса, почистили зубы, совершили омовение, надели лучшую одежду, умастились благовониями, съели по горсти фиников, кто запасти их сумел, а кто нет — тоже что-то сладкое съели, потом отправились на молитву. Успел ли на нее Сулейман — сказать трудно, ибо ранее, чем наступило время полдневного четырехракаатного намаза зухр, столице стало сильно не до Сулеймана.
Бригадный генерал Фань Мань Как знал о войне, надо думать, больше любого бойца в армии Ласкариса, вьетнамскую войну он прошел с первого до последнего дня и, если бы американцы не мешались под ногами, от режима дедушки Хо за два года не осталось бы воспоминания. Но они мешали изо всех сил, и поэтому с семьдесят пятого года он воевал уже в других странах, воевал практически непрерывно. Приволок его к византийцу все тот же Ляо, отнюдь не друг, но человек деловой, понимавший, что война — это бизнес и в нем нет ничего личного. Вьетнамец был нанят для действий много более опасных, чем все, что должны были делать прочие, поэтому ему, как и всей его крошечной дивизии, платили много больше, чем прочим. Сегодня ему свои деньги предстояло отработать.
С вечера разместившись в бывших шампанских подвалах, ровно в пять утра, по знаку генерала бойцы по двое вступили в туннель и с максимально возможной осторожностью двинулись к Кремлю. Тимон Аракелян, предупрежденный об этом с вечера и кротом и Шубиным, которому будущие новости сообщил младший брат, императорский предиктор, потребовал к телефону коменданта Кремля, и Анастасий Праведников разбудил отдельный императорский полк кремлевских стрельцов, расквартированный в помещении Арсенала. На замкнутом четырехугольном плацу выстроились почти триста молодых людей, понятия не имевших о том, где и как им предстоит воевать. Получив более чем точные данные о более чем скором штурме Кремля со стороны Никольской и, возможно, Арсенальной башни, генерал армии Адам Клочковский принял командование и вывел солдат на позиции. Солдат было немного, но теснота мешала даже им. Дмитрий Панибудьласка в скромном количестве двадцати человек рассредоточился по Красной площади, готовый дать отпор любому противнику с помощью лучшего известного ему оружия в рукопашной — бейсбольной биты. Поскольку биты, в отличие от Дмитрия, не размножались, ими были заполнены все подходы к площади со стороны Верхних Торговых рядов, в советские времена известных как ГУМ.
Следуя согласованному с Ласкарисом плану, Эспер Высокогорский еще с вечера предупредил Пахлавона Анзури о готовящемся в шесть утра штурме. Поскольку информацию он сопроводил двухфунтовым пакетом кокаина, таджик временно покинул лоно ислама и за час до драгоценного намаза зухр испортил шейху весь праздник Ид аль-Фитр: из более чем надежных источников ему, Пахлавону, было сообщено, что византийская армия в ближайшие часы начнет штурм Кремля. Шейх, надеявшийся два дня праздника прожить спокойно, от ярости забыл русский язык, но взял себя в руки, плюнул на все празднование и призвал шахидов. Те расстроились, узнав, что больше им своих временных жен не видать и что жить им осталось считаные часы, но тоже взяли себя в руки, натянули пояса с октогеновыми шашками и погрузились в специально купленные для такого случая лимузины с номерами посольств мелких эмиратов. Шейх не был вьетнамским генералом, но тоже кое-что в войне понимал, лично перестреляв в недавние годы полторы сотни курдских христиан.
Эспер следил за передвижением лимузинов через те же спутники, что и Аракелян, но волновался меньше, ибо в победу шейха не верил ни минуты, а в то, что с любыми другими победителями сможет договориться, напротив, верил абсолютно, арабист всем нужен, кроме мусульман. Сам шейх со всеми мыслимыми предосторожностями добрался до своей опорной базы в центре: заранее, на подставное лицо, на некоего Ивана Степановича Блинова, он откупил весь третий этаж бывшей четвертой московской женской гимназии, расположенной почти точно напротив начала Малой Никитской, на которой, в доме бывших Тарасова, Бардовского, Берии и арабского государства, располагался московский офис фирмы Ласкариса, пока еще также и Федорова, но в любом случае к вечеру эта вторая фамилия обречена была сгинуть.
«Овозаи халифату!» — прошептал шейх, «Слава халифату!», лег под окно и поднял перископ. Его мальчики свое дело знали, и он им был не нужен, да и далеко было от Садового кольца до мест, где разразится запланированное. Во всех вариантах туннель рухнет самое большее через час, а дальше, ну, Аллах знает больше.
Джасенка Илеш, вместе со всем своим штабом борьбы за свободу всех от всех на всякий случай убралась на Красноярскую, в квартиру так и пропавшего ни за понюшку Игоря Васильевича. Что с ним случилось — она все еще не выяснила, но на его возвращение почти не надеялась, несмотря на все заявления Оранжа о том, что «месть будет страшной». Месть ее не утешала, мужик был классный, не чета некоторым, за кем гоняются тихоокеанские принцессы.
Побывавший накануне в кабине у Тимона посол-ресторатор Доместико Долметчер избавился там от очередных суринамских даров его тетушки, однако, как и всегда, вынужден был с антиквариатом отправиться к Меркати. Антиквариата было совсем немного, всего фунтов двадцать колониального золота, но среди него имелась настоящая редкость: несколько золотых макукинов, грубых, клейменных прямоугольным крестом монетных заготовок из Попаяны в Колумбии, которые пожертвовал Великой Маме для передачи ее племяннику великий колумбийский писатель. Оценить такое мог только Меркати, да и хранить в такие времена нечто подобное стоило только у него в подземельях. Долметчер с вечера то засыпал ненадолго в гостевой комнате, то призывал Амадо и пил бесконечный кофе, каждый раз называя новый рецепт и каждый раз получая именно заказанное. Найти для себя такого баристу он и не мечтал и понимал, что хозяин усадьбы скорее с дублонами расстанется, чем с филиппинцем.
Не прошло и часа, как в двух шагах от Бульварного кольца, на Малой Никитской, прогремел взрыв, и хрупкий, очаровательный особнячок Рябушинского, более известный Москве как «домик Горького», взлетел на воздух вместе с окружающим садом, и греза Шехтеля вместе с гордостью Москвы превратилась в зияющую дыру посредине улицы. За первым взрывом последовал второй, и четырехэтажный куб Телеграфного агентства Российской империи, агентства ТАРИ, просел сам в себя, гремели взрывы вдоль всей Большой Никитской. Внутренние войска, заранее приведенные в боевую готовность, не ожидали масштабов столкновения и ненадолго растерялись, а тут из-под земли, как муравьи, полезли вьетнамцы в сатиновых формах, из домов, как горох, посыпались орущие голые обыватели и началась уже не Ходынка — начался бой, какого Москва не видывала более девяноста лет.
