…«Что знают двое — то знает свинья». Эту прописную истину советские люди усвоили более всего из уст шефа гестапо группенфюрера Генриха Мюллера в исполнении славного актера Леонида Крейсера, за каковую роль именным указом императора он был пожалован дворянским достоинством и возведен вместе с нисходящим потомством в князья Серебряноборские. Сериал царь не только не запретил, он приветствовал появление на телевидении многочисленных сиквелов, приквелов, интерквелов и спин-оффов того же восхищавшего и его, и всю империю сериала. Никого не интересовали глубокие познания свиней в человеческих тайнах, важно было лишь то, что мысль эту выразил мудрый еврейский актер, играя роль мудрого нацистского генерала. Поскольку сериал стал одной из тех многочисленных вещей советского прошлого, которые в полной мере вписались в реалии последующей эпохи, за пределами России, где империю традиционно ненавидели буквально все, он был не известен никому. В нем не пользовались гаджетами, не звонили по мобильным смартфонам, не пожимали руку голограммам, не тыкали в контекстное меню, не перебирали имена исполнителей рэпа, даже марихуаны не курили и не занимались однополым сексом, короче, все это никакого отношения к искусству не имело. Даже если бы имело — Христофор Ласкарис все равно смотреть бы этого не стал. Давно, задолго до проклятого герпеса, он усвоил: тайна — это то, что знаешь только ты и больше никто на свете, а для этого телевизор не нужен.

Будучи совсем еще юн, он обнаружил, как выгодно при посторонних сделать вид, что твой родной язык итальянский, а по-гречески ты ни бум-бум: глядишь, такое узнаешь о самом себе и не только, что очень может потом пригодиться. С тупицы нет спроса, и ничего нет на свете выгодней, чем изображать дурака, будучи себе на уме. Не то чтобы совсем и всегда он выходил сухим из воды, герпес тому свидетельство, но по большей части — очень даже. Непонятно как догадавшись, откуда у отца столько кокаина, он совсем не удивился, языком — и то не цокнул: ухватил человек синюю птицу за хвост и держит, ну, пусть старается, перьев у нее на всех детей хватит. Христофор почти ничего не читал, но обладал уникальной способностью делать правильные выводы, минуя промежуточные логические связи, более того, иной раз из неправильных предпосылок умудрялся сделать правильное умозаключение. Если отец и впрямь сумеет восстановить прапрадедовскую империю, то не вечно же он будет сидеть на престоле. Что зеленую яблоню не надо трясти, он с колыбели знал и умел ждать золотых яблок. Что старший брат, Василий, этого места боится как огня, Христофор знал лучше всех, с ним не надо было бороться, напротив, нужно было помочь ему отбрыкаться от любой свадьбы, потому как меньше племянников — меньше головной боли, в этом принц был сам с собой твердо согласен.

Если Константин Ласкарис был византийцем до мозга костей, то Христофор византийцем был до последнего завалящего гена. Ему не требовалось почти никакого знания истории, чтобы ощутить свое право вершить судьбы полумира. С дураками не борются, от них ждут, что они сами глупостей наделают и приключений на свою задницу обеспечат выше крыши. Но этого ждут от дураков только умные. А очень умные сами прикидываются дураками, чтобы с ними не боролись. А то, что вокруг почти все считают себя умными, таковыми не являясь, мальчик понял раньше, чем научился тыкать в то самое контекстное меню. На то, чтобы основать династию, отцовского ума хватит. Все остальное упадет в руки Христофора само. Он даже решил поберечь старшего брата, не виноват он, что старший. Хочет снимать кино, вот и пусть снимает. Отцовских денег все равно за три жизни не истратить.

Втихую играя то в «Айон», то в «Красный террор», он стал уделять внимание не особо популярной обучающей программе «Агамемнон», с чьей помощью выучил сперва английский, а теперь вот уже и русский язык, о чем не знала ни одна душа. Поймал бы кто — ответил бы, что сто английских слов необходимы, чтобы знать, куда курсор наводить, а русский отец велел зачем-то учить, будь он проклят, и тут уж неважно кто проклят — отец или русский язык. Да и вообще, папа, non scopare il mio cervello. Заставил, так не цепляйся, не мешай, говоря понятным итальянским языком, mην σκατά τα μυαλά μου, что то же самое. Do not fuck my brains. А что κατσίκα, так сам такой.

Пока шел дождь, пока гости кто упившись, а кто пьяным прикидываясь, спали в холле, босой принц танцевал и прикидывал — каких бы еще глупостей натворить, чтобы совсем недотепой считали. Длинный летний день не собирался кончаться, небо не очищалось, и сверкавший на нем поток Персеид не светил в европейской части России никому. Даже сегодняшнее полнолуние сулило ночь охоты только самым сильным из волколаков, таких, к примеру, как санторинский псевдоупырь Ликоэргос, по поручению Ласкариса-старшего присматривавший за главой китайских наемников с точной инструкцией — когда и каким способом капитана следует устранить. Санторинцев Константин боялся, но понимал, что иной раз ручной мертвяк незаменим. Он вообще мечтал взорвать или затопить Санторин, но сейчас на такие мелочи отвлекаться не мог.

Тем временем дождь усилился. Императорская телевизионная башня на Теплостанской возвышенности окуталась слоистыми тучами, громыхнуло раз, другой, и на столицу повалил град, огромный, будто грецкие орехи или мячи для гольфа, пробивая крыши домов и автомобилей, лупя прохожих, останавливая жизнь горожан и смиряя патриотизм митингующих сторонников правозащитника Льва Подневольного на бульваре у Царе борисовских прудов, а также тех, кто требовал его ареста по делу о хищениях в Сырборульяновске, шедшем на площади Поклонной горы.

И тогда над головой Льва Подневольного раскрылся большой зонтик, и он продолжил орать про коррупцию. Он не знал покоя и больше ни про что говорить не умел.

И тогда наркобарон Константин Ласкарис с удовольствием зачеркнул еще одну дату на перекидном календаре. Это успокаивало.

И тогда нумизмат Яков Меркати с удовлетворением записал число из четырех цифр: именно столько золотых никейских гиперпиронов имелось сейчас в его казне. Он был спокоен.

И тогда шейх Файзуллох Рохбар, с благоговением приготовившись к предвечернему намазу аср, коснувшись мочек ушей, произнес тахбир, восхваляя Аллаха. Он тоже был спокоен.

И тогда генерал Тимон Аракелян со вздохом принял таблетку транквилизатора. Он был старался по возможности не волноваться.

И тогда миллиардер Полуэкт Мурашкин, вовсе без необходимости выйдя к любимому гнедому жеребцу-телепату фризской породы, не сказал ему ничего.

Оба они вообще ни о чем не беспокоились никогда.

XIII

19 АВГУСТА 2011 ГОДА

МИРОН-ВЕТРОГОН

— Опять, как двадцать лет назад. Опять, день в день.

Тимон Аракелян поскреб пальцем по стеклу с видом на площадь. Уже лет пятнадцать на ней торчал камень, с обещанием воздвигнуть здесь монумент в честь четырехсотлетия дома Романовых. Знаменитый грузинский скульптор Вахтанг Ананидзе вроде бы работал над памятником, но про его установку не было ни слуху ни духу: все понимали, что дело это частное и платить император за такие игрушки не намерен.

Редкий гость в этом кабинете, старший брат генерала, Ромео Игоревич Аракелян, с трудом цепляя коротко остриженными ногтями шкурку, чистил красный апельсин. Кожура съеденного ранее валялась на столе Тимона. Сношарь села Зарядья-Благодатского сегодня отдыхал. Видимо, и на него память о событиях двадцатилетней давности давила не лучшим образом.

Империя тогда почти уже доползла до десятилетия великого дня коронации императора Павла II, кое-как встала на ноги после шести с лишним десятилетий полуголодной советской жизни по беспределу с пустыми полками не только в магазинах, но и в распределителях, с политинформациями без единого подлинного факта, узаконенным для миллионов рабством, при котором даже поход в ресторан становился поводом для почти гласного надзора, после непрерывного укрощения строптивых режимов за ближними и дальними рубежами, после эпохи владычества насквозь продажной милиции, после всенародно бесплатной, но бесполезной медицины и такого же всенародного образования, дающего хоть историкам, хоть математикам лишь научный коммунизм, диалектический материализм, всенародный атеизм и физкультуру.