…Тут из ниши возле двери в ресторан вышел и кашлем возвестил о своем присутствии Ахаткуман.

Ничего себе одиночество!

IV

18 ИЮНЯ 2011 ГОДА

ДОРОФЕЙ ВОРОБЬИНАЯ НОЧЬ

Некогда этого белого известняка, не сильно уступающего в красоте мрамору, было на Владимирской и Московской Руси столько, что дешевле было строить из него, чем из кирпича. По сей день стоят в Суздале, в Боголюбове, в Кидекше, в Арясине храмы из этого камня, стены кремлей, башни, врата. Даже и теперь на Руси можно тот камень добывать, если, конечно, не переводить его на известь и щебенку, как еще недавно делали в карьерах села Дармоедова, покуда царь не выслал тамошнего предпринимателя за одиннадцатитысячную версту. Однако в масштабах России много ли построишь из такого камня? В один миг весь изведешь, лучше гранит из Финляндии привезти.

Но здесь, в Кассандровой Слободе, все было иначе. Населения за двадцать с лишним лет набралось тут уже прилично, тысяч восемь, город кое-как обеспечивал себя, почти не имея поставок извне, но наращивать население путем переселения сюда все новых и новых мигрантов дальше было опасно. Здесь был камень и было дерево, были кожи, кость, почти неограниченные запасы дичи и даров леса. Но рыбы было мало, крупных рек поблизости не нашлось, те, что имелись, норовили менять течение, — география Слободы не совпадала с Россией. Обследовать пока что удалось лишь то, до чего мог добраться аэростат, ничто другое в воздух подняться здесь не соглашалось, разве что планер, если б здесь были горы и холмы. Они были на условном Западе, аэростаты здешнего министра воздухоплавания Юрия Сосновского нанесли их на карту, но от них тут было как от Москвы до Альп, и планер оказывался бесполезен до тех пор, пока в горах, нареченных Новым Уралом, не удастся выстроить поселение. В дальних планах Павел такое имел, но пока что предпочитал оставить Слободу городом-государством и не сеять в народах соблазны сепаратизма.

Ближайшая устойчивая водная артерия, шириной примерно с Москву-реку, верст за сто к западу обнаружилась, вода ее была чиста, старицы полны рыбы, над которой то там, то здесь появлялась рыбоядная скопа, негласный маскот здешнего мира. Аэронавты Сосновского нанесли реку на карту и огорченно сообщили, что она ниоткуда не вытекает и никуда не впадает: сущая Аму-Дарья, только та в пустыне, а эта — в лесу. Вытекает вроде бы из болота, впадает вроде бы в болото, только так вот с высоты выходит… Ну да, так и выходит, что это одно и то же болото. Вроде как бы сама в себя впадает. Немногих поселившихся в Слободе офеней это не заинтересовало: они еще не такое видали. А, что, рыба? Рыба есть. Хорошая. Но сама не приплывет.

Для снабжения города это было слишком далеко. Дверь в этот мир не сдвигалась ни на микрон, да и открывалась не всегда, а других входов пока так и не нашлось. Может, и к добру. Посему рыбный вопрос, актуальный в свете поголовного православия слободы, решил государь тем, что разрешил, используя ручьи и бьющие из земли ключи, создавать рыбные садки и пруды, освободив их на двенадцать лет от всяких поборов. Отчего бы не разрешить, когда вывозить некуда, да и не привезет никто и ниоткуда, так что конкуренция возможна только местная. А это — всегда пожалуйста. Сильнейший, съешь слабейшего!

Всех проблем этого странного мира можно было не перебирать — при первом взгляде на него он казался эдемом, при втором превращался в медузу, и хорошо, что пока не в Горгону. Прежде всего никто не брался с уверенностью сказать — параллельный ли это мир, другая ли планета, прошлое ли, будущее, вообще что такое. Отчаявшись что-то понять, царь приволок сюда троих серьезных астрономов, не сочтя нужным сообщить, что для них это билет в один конец. Неделю-другую астрономы тосковали, но позже убедились, что небо здесь иное, чем на Земле, и от телескопов их стало за уши не оттянуть.

Но и эти не давали ответов точнее, чем «скорее да, чем нет» или «скорее нет, чем да». К примеру, Луна здесь была, и как будто та же самая. Только она, гадина, еще и вращалась, демонстрируя себя, как стриптизерша, со всех сторон. Но поверхность ее была куда больше похожа на традиционную, чем поверхность здешней… земли? Павел остерегался считать этот мир другой планетой, он привык думать политически: если вход отсюда — из России, и выход — тоже в Россию, хоть там это и Киммерия, то, стало быть, это Россия и есть и никто другой на здешний сомнительный эдем права не имеет. А вот если это другая планета — юридических бед не оберешься.

Однако юридическими вопросами сыт не будешь, если ты не адвокат, а десяти тысячам мужчин, женщин и детей, разве что пока не стариков, надо было где-то и как-то жить, чем-то питаться, от чего-то уже и лечиться, а доставить сюда ничего тяжелей того, что можно принести в руках, нельзя было категорически. Решение, пусть частное, нашли офени.

Оставшись без работы после того, как киммерийский академик Гаспар Шерош нашел ответ на вопрос «Кавель убил Кавеля или Кавель Кавеля?» («Кавель убивший Кавеля не убивал Кавеля не убившего Кавеля убившего Кавеля не убившего Кавеля убившего Кавеля…»), офени привыкшие всю жизнь ходить из Киммериона на Кимры и Арясин, расположенные всего-то верстах в двадцати от загубленной Морщевы, прознали в Киммерионе, что в новые края можно войти, но можно из них и выйти, если кипятка не бояться. После этого путь из Киммериона в Кимры стал для них дорогой в погибшее село Сестробратово, потом в Слободу, где принесенные бруски железа, никеля, свинца, олова и меди превращались во вполне надежные, хоть и бумажные знаки, хоть Российской империи, хоть американские, с которыми можно было отправляться хоть в Киммерион, хоть в Гренландию, далее по кругу, офеням не привыкать. А таскать деньги чемоданами для царя из Москвы мог кто угодно.

Таким образом минимальный дефицит металлов в Кассандровой Слободе покрывался, хотя железо берегли, а кузнецов и углежогов уважали как первых людей. Павел, прекрасно будучи осведомлен о том, что творится в его царстве, полагал, что рано или поздно возникнет здесь второй Киммерион со своими гильдиями. Правда, в Киммерии были многовековые традиции. Правда, там была великая река, Рифей-батюшка. Да и войти туда, как и выйти оттуда серьезной проблемы не составляло. Не то, что здесь.

Павел обеспечил в Кассандровой Слободе прежде всего медицину. Инфекционистов и психотерапевтов первыми. Кардиологов и прочих вторыми. Медсестер третьими. Хоть и с трудом, выстроил народу полноценную больницу, с лабораториями и всякой химией, увидел, что это хорошо, и послал охотников — охотиться на травоядных зверей, благо они тут непуганые, собирателей — собирать грибы, ягоды, коренья и все прочее, благо тут ни лета, ни зимы нет, а круглый год стоит то ли вечная весна, то ли вечная осень, и что-нибудь всегда созревает, и кто-нибудь размножается.

Хорошо еще, что здесь горел огонь в горне и мог работать кузнец, а то и вовсе пришлось бы опуститься до жизни в землянках. Но до того не дошло. Молот и кирка служили здесь не хуже, чем в Рязани, достойных благоразумно работать в карьере следственные органы всегда легко находили всего лишь в пределах любой российской губернии, а русскому ли человеку привыкать к тому, что его никуда с работы не отпускают?

Время тут считать удавалось, сутки от земных отличались лишь на четыре минуты. Астрономы разъяснили Павлу, что и в Москве сутки тоже на четыре минуты от себя отличаются, царь ничего не понял, но решил, что на четыре минуты можно и плюнуть. Такое важно на войне, а какая тут война, когда самое грозное оружие — арбалет, а самый грозный враг — медведь в лесу?