– Куда акцент подевался! – сказала я дерзко. – Мы с ним шли в мясную лавку за отбивными, вот он ушел, а гнома задержали.

– Да ты шутник, как я погляжу, – заметил эльф без тени улыбки и добавил, помедлив: – Ладно, иди отсюда, пока не получил по шее. Некогда мне с тобой…

Он отпустил меня, и я сердито поправила куртку и колпак:

– Это ты получишь по шее, если не прекратишь ворон считать! Я к тебе в охранники и мальчики для битья не нанимался! Могу и по носу съездить!

– Если допрыгнешь, – сказал он холодно. – А так… максимум, что ты сможешь – в пупок укусить.

От опрометчивых слов и действий меня удержал эльфийский патруль, который как раз вывернул на улицу. Четыре гвардейца и пять благородных эльфов в златотканых камзолах бежали с такой скоростью, словно мчались спасать принца крови.

– Все одно к одному, гномово отродье! – ругнулся золотоволосый красавчик и попытался надвинуть на лицо капюшон, но было поздно.

Его заметили, и эльфы всей ватагой рванули прямо к нам. Я перетрусила, вообразив, что торговец цветами уже донес о покушении на кражу, но в следующую секунду меня оттеснили в сторону, и самый старший из эльфов – чьи волосы уже напоминали серебро, а не золото, зашептал зеленоглазому красавчику:

– Господин! Вы повели себя очень безрассудно! Вам небезопасно… – тут он подозрительно посмотрел на меня. – А это кто?

В его голосе не было уже ни капли подобострастия и страха – только презрение. Ведь какой ужас – мерзкий гном осмелился подойти к Высокому ближе, чем на пять шагов! Немедленно мыться, опрыскиваться розовым маслом и звать лекаря!

Наверное, я ляпнула бы лишнего и наделала глупостей, но зеленоглазый красавчик меня опередил:

– А ты не видишь, кто это, Ромуальд? – спросил он высокомерно. – Это гном. Попрошайничал у меня.

Я задохнулась от негодования: попрошайничала?! Я?!

Но Ромуальду и остальным этого оказалось достаточно.

Они подхватили золотоволосого под руки и повели прочь, ахая и кудахча, как стая куриц. Гвардейцы шли впереди и позади, с алебардами наголо – гроза драконов, да и только.

Мне стоило больших усилий, чтобы не плюнуть им вслед. Но плевать на эльфийских улицах нельзя. За это штрафуют. Поэтому мне только и оставалось, что развернуться в другую сторону и направить стопы в мясную лавку, куда я, собственно, и собиралась вначале.

Не прошла я и двух домов, как из подворотни вылез Пыш.

– Ты сдурел, Эрм?! – набросился он на меня. – Такого куша лишил, недомерок!

Вместо ответа я затолкала его в ту же подворотню, откуда он вылез, и от души навешала плюх и затрещин.

– Ну все, все! – завопил, наконец, Пыш, и я отпустила его, тяжело дыша.

Воришка потирал затылок и уши, и ругался:

– Точно – спятил! Чего на меня набросился? С каких это пор ты защищаешь белобрысых выродков?!

– Этот выродок – наш с папашей клиент, – сказала я, многозначительно похрустывая пальцами, и Пыш сразу забыл ругаться. – А тебе надо тоньше работать, а то топорно, толстяк, топорно.

– Ну я не знал, что он ваш клиент, – добродушно признался Пыш. – Ладно, мир.

Мы пожали друг другу руки, выбрались из подворотни на улицу и пошли рядом.

– Купишь мне булочку с ливером? – спросил Пыш, когда я сказала, что иду в лавку к Виндальву.

– Куплю, – проворчала я, – хотя вместо булочки тебе надо хорошего «леща» дать.

– Хватит злиться, Эрм, – похлопал меня по плечу Пыш. – Я же извинился. Ты же знаешь, я ваших клиентов не трогаю…

– Еще бы трогал, – я сбросила его руку со своего плеча. – Но я почти пожалел, что помешал тебе. Тот блондинчик – та еще задница. А из-за тебя, толстяк, я чуть не влип.

– Не-не-не! – хитро заулыбался Пыш – Не из-за меня, я тут совсем ни при чем!

– Дать бы тебе еще раз по зубам, мне бы сразу полегчало, – сказала я ему доверительно.

Конечно же, дальше угроз дело не продвинулось, и мы, дружески болтая, прошли почти всю Цитадель, с хохотом вспоминая неудачную кражу. Вернее, хохотал только Пыш, а я лишь улыбалась уголками губ.

– Но я чуть не обвалился, когда ты меня ущипнул! – признавался Пыш. – Фух! Сердце прямо в пятки упало!

– Когда-нибудь тебя эльфийский гвардеец ущипнет, – предрекла я, и воришка сразу смеяться перестал. – И тогда будешь воровать корки у тюремных крыс.

– Бог с тобой, Эрм! Не говори такие страшные вещи! – Пыш даже побледнел.

– Давно бы за ум взялся… – заворчала я и замолчала.

Мимо нас проехала коляска, запряженная эльфийскими белыми жеребцами. На конях блестела позолоченная сбруя и покачивались плюмажи из павлиньих перьев, а в коляске, между двух эльфов в златотканых камзолах, сидел наш недавний покупатель – тот самый красавчик с изумрудными глазами.

Мы с Пышем прижались к стене дома, чтобы дать дорогу коляске и сопровождавшим – десяти всадникам с кинжалами наголо.

Зеленоглазый красавчик повернул голову, и наши взгляды встретились. Меня словно облили ледяной водой из ведра. Холодное презрение, высокомерие, брезгливость – вот что было в этом взгляде.

Посмотрев на меня, эльф мазнул взглядом по Пышу и отвернулся.

– Пыш, извини, – сказала я, когда процессия скрылась из виду, – но сейчас ты получишь еще пару плюх.

– Что-то у тебя сегодня одни розы получаются, – проворчал папаша, выбирая из вороха цветов драгоценный камень. – А! Вот, еще один рубин… – держа его двумя пальцами, отец посмотрел камень на свет. – Выше всех похвал – прозрачный, цвет хороший… Спой еще, Эрм. Мне надо хотя бы три таких камня.

– Все сделаем в лучшем виде, – заверила я его и запела.

Песня была старинная, да и слышала я ее очень давно, но именно сегодня – когда солнце светило так ярко, и небо было голубым, как самые лучшие топазы, она вспомнилась мне:

Пока я пела, с губ моих так и срывались розы – сплошь алые и пунцовые. Попадались и камни – рубины, к огромной радости отца. Он складывал их на сложенную вчетверо шерстяную ткань, предварительно взвешивая и делая пометки в каталоге драгоценных камней.

– Ты поешь совсем как мама, – сказал он, не поднимая головы, когда камней, наконец, набралось достаточное количество.

– Так она и песню эту пела, – сказала я, собирая розы в букет. На них были шипы, и я их сковыривала ногтем. – Вот, что-то сегодня вспомнилось.

– Рубины посыпались, – задумчиво протянул отец. – А ну-ка, посмейся.

– Пап, ну ты же знаешь, что я не могу смеяться по принуждению, – притворно обиделась я. – Я засмеюсь только если… Ну ты знаешь, из-за чего засмеюсь.

– Шантажистка, – буркнул отец, но сполз с табурета и вышел на середину комнаты.

Я знала, что за зрелище сейчас будет, и еле сдерживала смех, пока папаша одергивал куртку и разглаживал бороду.

Потом он прихлопнул в ладоши и начал диковатый гномий танец – неуклюже ставил ногу на каблук, поворачивался из стороны в сторону, забавно кряхтя, а потом закружился, подбоченясь и приставив к макушке указательный палец – это называлось «кружиться на веревочке».

К этому времени я уже хохотала, как сумасшедшая, и на деревянный пол градом падали гранаты, яшма и турмалин.

– Довольно! Довольно! – взмолилась я, когда живот заболел от смеха.

Папаша прекратил пляску и уставился на россыпь камней на полу.