После того как мы нашли Фёдора, мне как-то поплохело, как будто из меня вынули какой-то стержень, который заставлял меня держаться, закружилась голова, сильнее заболела покалеченная рука. Обезболивающего из фляги уже не хотелось, потому что меня начинало мутить от одного запаха этого лекарства, под названием «самогон», а больше у нас ничего и не было. Я шёл, точнее, плёлся, держась здоровой рукой за борт повозки, на которой везли Федьку. Сержант Волохов тоже был не в лучшем, чем у меня состоянии и плёлся с другой стороны телеги. Я шёл только потому, что боялся упасть на сломанную руку и двигался, скрипя зубами от боли, поэтому когда мы дошли до высоты и остановились, я сполз вдоль борта повозки на землю и отрубился.

Очнулся я, когда солнце уже припекало. Сколько я провалялся в отключке, точно не скажу, так как свои часы я где-то посеял, да и когда вырубился, тоже не помню. Знаю, что было утро, а сейчас уже день, и хоть я и лежал в тени кустарника, но какой-то настырный солнечный лучик, пробившись сквозь листву, светил мне прямо в глаза. Хотелось пить, а так же наоборот, но жажда была сильней и, утвердившись на своей пятой точке, я начал оглядываться в поисках своего ранца, где должна была лежать ещё одна фляжка с водой. Рюкзак я нашёл неподалёку, так что утолив жажду и остальные потребности организма, пошёл искать какого-нибудь не спящего человека, потому что рядом, вповалку лежали и храпели, измученные боями красноармейцы.

Кустарник, в котором располагался наш бивуак, был небольшой и представлял из себя неровный круг диаметром метров двадцать, с боков которого виднелись просветы, зато сверху ветки смыкались, образуя сплошную зелёную поверхность. Рассудив, что где-то должны быть выставлены часовые, я и пошёл их разыскивать, идя по опушке нашего убежища. Укрылись наши скорее всего от самолётов, так как канонада раздавалась на северо-востоке, а также на юге от нас, зато самолёты пролетали в разных направлениях, начиная от разведчиков и заканчивая двухмоторными бомбардировщиками. Видимо немцы не на шутку встревожились и сняли авиацию с какого-то участка фронта, скорее всего из-под Смоленска. Честно скажу, за всё время пребывания на фронте, я в первый раз видел столько немецких самолётов в воздухе, не сказать, что их было черно, но то одиночные «костыли», то пары юрких мессеров, проскакивали неподалёку, раздавался также и гул моторов тяжёлых «бомбёров», идущих на приличной высоте.

Караульщиков я обнаружил случайно, пойдя уже на второй круг и внимательно оглядывая окрестности, и то, если бы кто-то не стал махать из окопа стволом карабина, стараясь привлечь моё внимание, я может быть ничего и не заметил. Хорошо замаскированный парный пост, располагался метрах в пятидесяти от основного лагеря и был не один, а в «трёх экземплярах». Посты располагались равносторонним треугольником, имея по центру нашу «берлогу», поэтому сектор наблюдения для каждого часового был 120 градусов, да и взаимно контролировать и видеть друг друга бойцы могли очень хорошо. При надобности можно было перекрыть огнём и соседний сектор, а также сосредоточить в нужном направлении стрельбу целых трёх пулемётов. Естественно про нашу систему обороны я узнал, только когда поговорил с пулемётчиками, которые меня позвали.

— Здорово бойцы! — поприветствовал я караульных, когда подошёл ближе и присел у края окопчика, чтобы не демаскировать позицию. Бегать я боялся, так как падать в моём положении было не сручно.

— Здравия желаем, товарищ сержант. — Негромко ответили мне красноармейцы.

— Хорошо вы замаскировались, — похвалил я их. — Сразу и не найдёшь.

— Ну, у нашего командира не забалуешь, вмиг огребёшь по первое число. — Ответил один из них, видимо старший наряда.

— И кто у вас командир?

— Да вы его знаете, старший сержант Филатов.

— Ну, если сам страшный сержант! Тогда конечно. — Пытаюсь я рассмешить бойцов.

— Товарищ сержант, — а вы не знаете, когда нас сменят? Да и посты уже давно не проверяли.

— А как долго вы тут сидите?

— Да почитай часа четыре уж как. Мы только успели, всех наших погибших на высотке, прямо в их же окопах прикопать. А тут немецкие самолёты разлетались, ну мы ноги в руки и сюда, хорошо хоть, что сразу это место нашли и всех сомлевших в кустах обустроили, а то могло бы и нам перепасть. Бомбардировщики-то, может быть и не позарились, а вот истребители — гады, могли и поиздеваться. Видели мы, как они наших конников, что по дороге ехали, гоняли, чуть ли не винтами рубили, если бы те в ближайшем леске не укрылись, всех бы положили.

— А вы что, так совсем и не спали? — смотрю я на помятые лица солдат.

— Да как можно, — говорит, отводя глаза старшОй, — мы же на посту.

— Да ладно! Я же не страшный сержант Филатов, да и пост у вас парный, ну а насчёт смены я сейчас узнаю, только посты проверю. А вы хотя бы умойтесь, а то снова уснёте.

Бойцы показали мне точное месторасположение оставшихся двух постов, поэтому встав в полный рост, против часовой стрелки иду к следующему. Таиться, или подкрадываться, ну его в баню, почудится какому-нибудь ухарю, спросонья что-либо, и нашинкуют меня в мелкий винегрет или гранату кинут.

На втором посту тоже всё было в порядке, оба часовых бодрствовали, правда, у одного морда лица была сильно помята, видимо второй бодрствующий его только что разбудил, но я сделал вид, что не заметил. Всё-таки бойцы вторые сутки на ногах, а я пару раз был в отрубе и вроде как отдохнул. Перекинувшись парой фраз с караульными и пообещав им скорую смену, иду на последний пост. Я хоть и не крадусь, но и не топаю как слон или конь, так что по мягкой траве иду почти неслышно. Вот тут-то в отличие от других, было сонное царство, оба караульщика дрыхли без задних ног, и если один спал с относительным комфортом, притулившись на дне своей ячейки, то второй прикорнул, стоя в окопе, уронив голову на приклад своего карабина. Косяк был конкретный, мы хоть и были в тылу своих наступающих войск, но буквально несколько часов назад здесь ещё были немцы, и не факт, что какое-либо из их подразделений не шатается поблизости, да и разведка фрицев может рыскать по всей округе. Ни о какой линии фронта, ещё не может быть и речи, потому что войск для этого, было очень мало, да и кроме внешнего, нужно было держать ещё и внутренний фронт. Красные стрелы нашего наступления, я видел на карте у Задорожного, поэтому немного представлял себе обстановку, которая должна была сложиться на данном этапе операции, да и артиллерийская канонада, раздававшаяся на юге и северо-востоке от нас, говорила сама за себя.

Сдавать красноармейцев их командиру, как-то не хотелось, но и оставлять такой залёт безнаказанным тоже нельзя. Поэтому забираю у одного бойца пулемёт, из под щеки другого вытягиваю карабин и, сложив оружие возле своих ног, усаживаюсь в трёх шагах от ячеек и, подобрав несколько камушков, кидаюсь ими в «карабинера», стараясь попасть в каску. После третьего или четвёртого «звонка», болезный начинает шевелиться, а потом, видимо окончательно проснувшись, ищет свой карабин и оглядывается по сторонам. Увидев меня, а главное направленный на него ствол пулемёта, окончательно выпадает в осадок и замирает на месте с открытым ртом.

— Рот закрой, кишки простудишь. — Шёпотом говорю я. — Ты кто?

— Гера. — Судорожно сглотнув ком в горле, так же шёпотом отвечает он.

— Что тут делаешь?

— В карауле стою.

— Давно служишь?

— Весной призвали. — Так, с этим всё ясно, молодой парень, в роте судя по всему недавно, был припахан более старшим товарищем, который завалился спать, а молодого заставил переносить все тяготы и лишения воинской службы. Проверим своё предположение.

— До этого, где служил?

— В музыкальном взводе полка.

— Духопёром?

— Да, на трубе играл.

— А к разведчикам-то как попал?

— Сам попросился, они воюют, а мы в тылу. — Как тебя только в рейд взяли-то, думаю я про себя и решаю проверить свою версию.

— По-немецки, хорошо разговариваешь?